Храм - [13]

…Ибо видели очи мои спасение Твое…[5]

Интересно, есть ли у человека природная склонность создавать совпадения? Неужели существуют только случай либо судьба, или это проявление бессознательного, очень сильного желания, которое нарушает обычный ход жизненных событий, как взмахи крылышек безобидной на первый взгляд бабочки вызывают бурю или цунами на другом краю света? А может, мы входим в резонанс с окружающим миром на высоких частотах, которые не в силах перехватить, которые не слышим.

В воскресенье первого февраля я снова увидел Надю, и она уж точно была той самой бабочкой. Или стрекозой, хоть я склонен подозревать бабочку, так как она обещала, невзирая на свою меланхолическую легкость, вызвать сильные порывы ветра. Надя была легкой и порхающей, а я — все еще немного не в себе. Это она определила нашу встречу во второй половине дня в центре Мадрида на Пуэрта-дель-Соль, овальной площади, что окружена строениями XVIII века. Это место означает нулевой километр всех дорог Испании — идеальное для встречи, если вы задумали что-либо начать. Вроде истории под зимним солнцем.

Никто из нас не предполагал здесь встретиться, и в первые минуты мы только и делали, что охали и ахали о том, как все произошло неожиданно и здорово. Я окинул ее мимолетным взглядом: лицо чуть-чуть повзрослело, все такие же длинные светло-русые волосы — большая редкость среди испанок! — те же прекрасные черты лица и подчеркиваемые солнечным светом округлости фигуры. На ней были белые джинсы и туфли на высоком каблуке, и в ее очках кинозвезды отражалась моя радость. Ремень с крупной серебряной пряжкой, обтягивающая блузка и жилет сиреневого оттенка, великолепный маникюр фисташкового цвета и много колец, в том числе на левом безымянном пальце. Я присматривался к Наде, как будто каждая мелочь могла поведать о ее жизни нынешней — и в те годы, что нас разделяли. Прошло пять лет, хоть это казалось целой вечностью.

— Ты наконец-то отрастил волосы! — весело заметила она, шагая рядом со мной. — Я же говорила, что тебе будет хорошо с длинными волосами.

— Ты, правда, считаешь, что мне идет?

— Уверена! Вот теперь ты похож на настоящего писателя!

Мне нравилась ее улыбка, великолепные зубы под лиловыми губами, но она еще не знала, что я до сих пор не написал ни единой строчки и мои волосы отросли лишь потому, что ни одному парикмахеру я не мог позволить к ним прикоснуться. Когда-то они упустили меня, как клиента, во всяком случае, им не удавалось достичь того уровня, который бы меня устроил. Поэтому свою шевелюру я доверял только матери, и она, начиная с моего детства, не переставала ею заниматься. Я специально ездил из Парижа в Лотарингию, чтобы она привела мои волосы в порядок. Так продолжалось до тех пор, пока дьявольская болезнь Шарко не лишила сил ее руки. Отныне я походил на Самсона из Ветхого Завета, если не считать, что моя шевелюра выросла не от большой силы, а в результате ее отсутствия и случившейся беды.

Я рассказал об этом Наде, просто и искренне, без пафоса. Рассказал обо всем: чем занимался, кем стал, почему ноги привели меня сюда, в Мадрид. Она не одобрила мое знакомство с Фернандо, о котором, разумеется, мало что знала, поэтому мне предстояло открыть ей глаза на отшельника. Я многое превратил в шутку, в том числе себя самого, и мой юмор ее увлек. Мы снова увиделись вечером в баре. Пили красное вино допоздна. Много смеялись. Затем, стоя на тротуаре, прикоснулись друг к другу краешком губ. В эту прохладную ночь я повстречался с моими призраками.

Несколько дней, а может несколько недель, время стояло на месте. Я утратил представление о нем, больше не хотел принимать его в расчет. Время в любом случае не зависит от нас, оно не считается с нашей личностью, проходит мимо, как ни в чем не бывало: так надо ли обращать на него внимание?

Мне, как и Фернандо, достаточно быть наполненным небесной лазурью.

Почти ежедневное чтение вслух Библии нас очень сблизило. Меня убаюкивали эти рождественские сказки о том, как люди украли (о, это было очень давно) яблоко, отравленное Сатаной, но, к счастью, Белоснежка родила пророка, увенчанного лаврами! С четырех концов света сбежались волхвы с подарками в руках, дабы чествовать его. Мать, оплодотворенная голубем мира по имени Святой Дух, ликовала, а за ней из-под полуопущенных век ехидно наблюдали верблюды Бальтазара. Они качали горбами, флегматично вопрошая друг друга: «Какой же гений все это придумал, дабы успокоить наши истерзанные души?»

Мои душевные раны были дистиллятором крепнущей дружбы со стариком. Именно от него я хотел добиться себе оправдания и в ответ получил его откровения — уроки жизни без назидания, медоточивые библейские слова. Пока мы расчищали подступы к церкви, дон Фернандо рассказывал о том, как его прогнали из монастыря цистерцианцев Вальдейглесиас в Мадриде. В этом братстве, которое его официально выставило за порог из-за туберкулеза, ему не суждено было стать своим.

— Мои братья не принимали то, что я не умею читать, — сокрушался он. — Они от меня отреклись из-за моей неграмотности.

— А как же христианское милосердие? Куда они его дели?