Храм фараона - [167]

«Я об этом позабочусь», — решил он для себя, отвернулся и быстрым шагом прошел во двор храма.

— В последний раз я был здесь с мастером Пиайем, — заметил Хамвезе больше для самого себя и взглянул на колоссальные статуи между колоннами в виде папируса.

— Это же Озирис Небмаре?

— Теперь уже нет… — ответил Небунеф с бесстрастным лицом.

Хамвезе подошел ближе. Действительно, на поясе был выбит громадный картуш Рамзеса. Хамвезе покачал головой, но воздержался от комментариев. Ему никогда не бросалось в глаза, как беззаботно его отец узурпирует статуи других фараонов.

Не оглядываясь, он быстро прошел дальше, в построенный фараоном Аменхотепом двор с колоннами, остановился и взглянул на надписи.

— Это невозможно! — воскликнул Хамвезе в праведном гневе. — Царь-еретик несколько сотен лет назад велел сбить по всей стране все почетные титулы Амона-Ра, и здесь, в одном из посвященных Амону мест, надписи все еще не обновлены! Вот, вот, вот, вот! — Хамвезе возбужденно указал на различные места на колоннах и стенах. — Вы не сочли нужным надписать имена вашего бога? Здесь, в Фивах, где вы объявляете, что Амон является единственным царем? В то время как мой отец, да будет он жив, здрав и могуч, расширял храм, было бы легко снова выбить пару надписей. Я жду ответа, жрец Небунеф.

Верховный жрец не позволил вывести себя из состояния спокойствия. Когда фараон пожаловал ему эту должность, инсценировав выражение воли Амона, он чувствовал себя обязанным царю, но годы служения могущественному богу медленно, но верно меняли его. Конечно же, он все еще был верен фараону, однако прежде всего он был слугой Амона. Поэтому говорил уверенно и без смущения:

— Эта небрежность имеет объяснение. В других храмах ты увидишь, что имя Амона восстановлено. Здесь же, как решили еще мои предшественники, богохульственное деяние исчезнувшего из истории еретика Эхнатона оставлено в качестве примера, который служит предупреждением. Ты — ученый человек, принц Хамвезе, и хорошо знаешь историю нашей страны, и ты согласишься со мной, если я скажу: сегодня вряд ли возможно, чтобы фараон осмелился уничтожить имя своего божественного отца Амона-Ра, и никто не будет отрицать существование наших местных богов. То, что напоминало о злосчастном культе Атона, давно уничтожено, и город Ахетатон сровняли с землей. В будущем никто и не вспомнил бы мятежного, но это отняло бы победу у Амона-Ра, и его триумфальное возвращение потеряло бы смысл. Здесь же еще видны следы совершенного богохульства, и, если Благой Бог, да будет он жив, здрав и могуч, не прикажет по-другому, они останутся в назидание потомкам.

— Ты привел веские аргументы, — против воли признал Хамвезе. — Я не могу умолчать о них перед фараоном.

На следующее утро Хамвезе пересек Нил и нашел храм Мертвых своего отца. Когда жрецы и храмовые чиновники приветствовали его, он сказал:

— Я не хочу, чтобы меня сопровождали. Я хотел бы сам все осмотреть и спокойно составить представление обо всем. После этого я расскажу вам о своих впечатлениях.

Перед входом в гробницу он застыл с удивлением перед монументальной сидящей фигурой своего отца — великим произведением скульптора Пиайя, которого Хамвезе ценил и уважал. Он медленно обошел колосса и осторожно провел ладонью по гладкому, как зеркало, безупречно обработанному граниту.

Здесь же он с усмешкой обнаружил свое имя среди приведенных там имен одиннадцати сыновей Благого Бога. Ну, хоть здесь все казалось оконченным, хотя на колоннах в Большом зале между рисунками и надписями еще бросались в глаза большие пробелы. Хамвезе прошел дальше, к библиотеке, которую поддерживали восемь колонн. Она была так богато обставлена, что ученый принц, копаясь в свитках, забыл о своем окружении, и только заход солнца напомнил ему, что нужно возвращаться. При этом он забыл посетить мастерские, и жрецы облегченно вздохнули. Там, конечно, работали несколько художников, скульпторов и литейщиков, и они обучали учеников, но их было слишком мало, потому что грандиозное строительство срочно нужно было завершать.

Хамвезе вышел на воздух и еще раз посмотрел на колосс из розового гранита в мягких лучах вечернего солнца, который светился, и снова увидел Нефертари, стоявшую у ног Благого Бога. Верховный жрец Пта тихо улыбнулся.

Когда царь Рамзес встал из-за свадебного стола и вывел свою третью супругу за руку из зала, у него появилось внезапное ощущение, что не он ее ведет, а она его.

Главный советник Парахотеп и первый посланник царя Хаттусили согласно церемониалу проводили их вплоть до дверей спальни. Посланник хотел было войти туда, но Парахотеп удержал его:

— Нет, мой друг, здесь это не принято. На ложе любви царю мешать нельзя.

Посланник едва владел египетским, и главный советник понял лишь следующие слова:

— Я ждать! До завтра. Взойдет солнце, и Гутана, — он поправился, — и Мерит-Анта… Я имею в виду…

Он не нашел нужного слова.

— Я понял, — сказал Парахотеп и послал телохранителя за удобным стулом для высокоуважаемого посланника.

Рамзес провел новую супругу к брачному ложу, покрытому мехом леопарда, и начал ее раздевать. В мерцающем свете масляных ламп в ее бирюзовых глазах появилось нечто, напоминавшее взгляд змеи — медянки в затуманившемся медном зеркале. Мерит-Анта выказывала робость и стыдливость, потому что ее девственность была восстановлена, и было бы неумным разыгрывать опытную женщину.