Храбрые сердца однополчан - [22]

В малонадежном, оборудованном наскоро в ходе боя укрытии оставалась нас горстка: несколько офицеров штаба батальона, командир приданного артдивизиона майор Владимир Шувалов с двумя разведчиками, командир роты старший лейтенант Иван Воронков и полувзвод связи. Этими силами заняли мы круговую оборону там, где находились, — на пологой высотке. С одной стороны перед нашим бугорком чернела лысина выжженного поля, с другой примыкала полоса некошеной ржи.

Гитлеровцам ничего не стоило накрыть артогнем, разворотить танками тот бугорок, ощетинившийся стволами легкого стрелкового оружия. Но они почему-то воздержались от мощных ударов, повели атаку небольшим пехотным подразделением. Цепь фашистских автоматчиков, нечасто постреливая, вогнутой дугой приближалась к нам со стороны, где колосилась рожь.

— Сообразили, гады, что тут КП. Хотят взять живыми, — глухо сказал Шувалов.

Он повернул к себе пистолет, который держал в руках, этак внимательно посмотрел в самый зрачок дула.

Я почувствовал на себе пристальные взгляды офицеров, солдат. Они ждали решающего, может быть, обнадеживающего слова от гвардии майора Третьяка, который был здесь старшим. В такую минуту нужны откровенные и честные слова. Я сказал:

— Живыми врагу не сдадимся. Но и погибать не будем торопиться — нам должны помочь.

Без дальнейших на то указаний каждый оставил по паре патронов — для себя. Еще раньше сделали то же мы с Володей Шуваловым.

Решение было принято. А как не хотелось умирать, друзья мои, в двадцать лет! Каким изумительно красивым виделся мир сквозь амбразуру блиндажа: голубое небо с грядой белых перистых облаков вдали, гонимая ветром золотая волна по хлебному полю… Редкая автоматная стрельба на том же поле — вроде бы вовсе и не стрельба, а стрекот кузнечиков…

Понимающе и многозначительно переглянулись мы с моим боевым товарищем и другом Володей Шуваловым. Он имел за плечами те же двадцать, может, чуть побольше. Он видел сквозь амбразуру тот же прекрасный мир.

Обо всем этом думалось лишь мельком, когда ненадолго откладывалось в сторонку оружие. А все мы, кто был на КП батальона, в том числе и раненые, уже взялись за автоматы, обороняясь от наседавших гитлеровцев. Подпускали вражеских автоматчиков как только возможно близко и расстреливали в упор.

Среди нас были раненые, но немного. Выручало то, что, закрепляясь на высотке, а потом и во время боя мы все же отрыли окопы полного профиля. Аксиома «окоп — крепость солдата» была к тому времени хорошо усвоена, испытана на практике. Находившийся с вами на КП ротный командир старший лейтенант Иван Воронков взял на себя управление огнем нашей малочисленной, столь неоднородной группы. Штабные офицеры, артразведчики, связисты метко разили врагов.

Бой, однако, слишком неравный по силам и тактическому положению, близился к своему логическому концу. Вот-вот немцы броском навалятся на нас. Посоветовавшись с Шуваловым, мы решили: последнее и единственное, что сейчас возможно, — это вызвать огонь нашей артиллерии на себя.

Связисты, копавшиеся со своими ящиками, наконец оживили рацию.

Я попросил к аппарату командира или начштаба полка, но на связь сразу же вышел командир дивизии генерал Стученко.

Прервав мой доклад (он и сам понимал, в каком мы положении), генерал спросил о главном:

— Решение?

Даже в такой острой обстановке комдив не изменил своему правилу: прежде всего выслушать мнение подчиненного.

— Прошу огонь на себя, — прокричал я в микрофон. И тут же поправился: — Мы все просим огонь на себя.

В ответ в наушниках взволнованно и сердечно зарокотал знакомый бас:

— Ребята, не теряйтесь, выручим. И не горячитесь! Сейчас несколько артиллерийских полков, сосредоточенных здесь, дадут огонь по танкам, по пехоте противника. Как только увидите красную ракету, вскакивайте и — бегом к насыпи, за нею наши. По полоске жита двигайтесь, ребята, — ни один снаряд там не упадет.

Вслед за тем майор Шувалов доложил по радио подготовленные им данные старшему артиллерийскому начальнику.

— Дадим несколько снарядов, понаблюдай, — велели ему.

Вблизи нашего укрытия вскинулись взрывы. Шувалов рассчитал корректировочные поправки, радисты передали.

Мы стали ждать. Спасения или гибели… И опытному артиллеристу Шувалову, и нам, пехотинцам, было известно, что отклонение в несколько десятков и даже сот метров при артстрельбе возможно. Существуют и действуют законы рассеивания. Могут сказаться и другие факторы. Какой-то заряд отсырел в ящике, у какого-то орудия сбилась установка прицела — все это влияет на точность стрельбы. А сколько подобных случайностей может быть, когда откроют огонь несколько артиллерийских полков, когда тут, на этом вот поле, всколыхнется море огня!

Сравнение «минуты казались часами» слишком часто используется авторами, оно давно потеряло выразительность, и мне не хочется его повторять. Хотя время тогда в нашем восприятии вроде бы и в самом деле получило растяжку. Не стану соревноваться с мастерами слова, искать новый образ, характеризующий страшное напряжение минут, когда стоишь на рубеже жизни и смерти.

Сам я никогда не курил, а тогда, так и не потянувшись к самокрутке, будто бы ощутил никотиновый голод, глядя, как двое поочередно посасывали маленький окурок, прижигая пальцы и губы. Казалось, глотнуть еще раз табачного дымку для них важнее, чем вдохнуть воздуха. Ближе всех находился Володя Шувалов, и мне было хорошо видно, как его лоб, виски, подбородок время от времени покрывались частыми каплями пота. То же самое ощутил и я на своем лице, прикоснувшись к нему ладонью. Но вот что поразило: в двадцатипятиградусную жару августовского полудня пот был холодный, как утренняя роса. А еще — верьте или нет — я видел, как поминутно изменялся цвет человеческих лиц: то побледнеют добела, то потемнеют дочерна, то покроются лиловыми пятнами, как у тяжелобольных.