Хозяйка розового замка - [43]

— Это восхитительный город, — произнес Александр. — Никогда не видел ничего прекраснее.

Венеция уже давно была исключена из списка государств, делающих историю, она вела уединенный образ жизни — жизни, которая сосредоточилась в театрах, на улицах и площадях. Возможно, поэтому Венеция казалась такой прекрасной. Ее великолепие было основано на спокойствии, безмятежности, на том, что каждый, попадающий сюда, забывал о политике, делах, творящихся в Европе, о войнах и распрях — обо всем том, что, в сущности, является неприятным, ненужным и обременительным, и вспоминал о себе, своих чувствах, своих радостях, своей любви, наконец. Где-то грохотали бури — сюда не доносился даже их отзвук… Счастливая Венеция, она остается в неведении насчет свободы, равенства, братства, остается в стороне от революции.

Медленно проплывали мимо нас роскошные дворцы венецианской знати — крытые галереи, большие окна, мраморная облицовка, барельефы и орнаменты… Гондола плыла по Большому каналу, и гондольер пел, полагая, видимо, что это его обязанность. Действительно, песни гондольеров уже стали здешней достопримечательностью, такой же, как, например, лев — символ города, или знаменитые четыре коня на фасаде собора святого Марка — символ венецианского могущества, давно ушедшего в прошлое. «И слава Богу», — подумала я…

Гондольер провел свою гондолу под старинным мостом Риальто, перегибаясь через ажурные перила которого на нас глядели веселые девицы легкого поведения, и повернул в тихий несудоходный канал к дворцу Альгаротти, где мы жили в Венеции. Небольшой, но изящный, выполненный в византийском стиле, с высокими, сужающимися к капителям арками, дворец Альгаротти был одним из самых заметных сооружений в городе. Фасад его украшен мозаиками, а из окон третьего этажа можно было видеть купола и колокольни церкви Санта-Мария делла Салюте.

Александр помог мне выйти. Сквозь резные двери мы прошли к мраморной, украшенной золотой резьбой лестнице, и вскоре наши шаги уже эхом раздавались в главном зале дворца — роскошном, украшенном лепкой, расписанном фресками Паоло Веронезе. Если не считать статуй, нескольких стульев и отделки, здесь не было никакой мебели — будто для того, чтобы расширить пространство, впустить больше воздуха… Я направилась к двери, но Александр уже в проеме остановил меня.

— Ну что, любовь моя? Вы довольны?

— Довольна! — Я шумно и радостно вздохнула. — Да разве это то слово?!

Положив ему руки на плечи, я прошептала, задыхаясь от волнения:

— Александр, милый мой, я до сих пор еще не верю. Как мне благодарить вас? Еще три месяца назад я и мечтать о таком не смела…

Улыбаясь, он поцеловал меня. Мы вместе поднялись в нашу комнату.

Окна здесь выходили в сад и были распахнуты. Над домом раскинула свои ветви огромная магнолия, усыпанная, будто маленькими лунами, сотнями белых цветов. Их сильный, густой аромат разливался над верандой, проникал в комнату и словно околдовывал нас, завлекал в таинственные лунные дали.

Александр молча потянул меня к постели, мягко опрокинул на подушки, долго целовал мой рот.

— Хорошо? — произнес он шепотом, как бы спрашивая моего согласия.

— Хорошо, — прошептала я, притягивая его к себе.

Он лишь приподнял мои юбки и осторожно вошел в меня, на этот раз без ласк, ибо у нас было мало времени. Я не пылала страстью, но мне были приятны и сладостны его желание и его нежность. И может быть, впервые он овладел мною так спокойно, бережно и нежно, без неистовства и хриплых судорожных возгласов. Это означало появление в наших отношениях чего-то нового — спокойствия, уверенности, супружеской надежности, что ли.

Потом он, не позволяя позвать Эжени, сам помогал мне одеваться к ужину, сам выбрал для меня наряд — сшитый, кстати, синьорой Анджелой: платье из атласа черного и медового цветов, с глубоко вырезанным декольте, с пышными рукавами, дополняющееся второй юбкой из тонких черных кружев.

— Совсем необязательно, — сказала я смеясь, — являться к ужину в столь пышном туалете.

— Не говорите глупостей. Моя жена должна всегда быть ослепительна, даже тогда, когда с нами ужинает всего один посторонний.

— Правильнее было бы сказать, что мы ужинаем с ним…

Прическа моя была безнадежно испорчена, и, поскольку уж мы решили обойтись без Эжени, я вынула шпильки и просто позволила сверкающей волне густых волос струиться вдоль спины. Александр несколько раз провел по моим волосам цвета кипящего золота щеткой и, потянувшись к вазе, украсил локоны у виска ярко-пунцовой розой.

— Все будут смотреть на розу, а не на меня, она такая яркая, — пробормотала я.

— Сначала на розу, потом на вас…

Сжимая руками мои плечи, он наклонился, слегка убрал волосы и коснулся губами моей шеи. Я смеялась — мне было и томно, и щекотно от этого поцелуя, и, наконец, обернувшись, я проговорила:

— И все-таки нам надо идти… Нехорошо заставлять Этторе ждать.

Этторе де Сан-Тревизо, граф Альгаротти — это был друг Александра, венецианец, хозяин того самого дворца Альгаротти, где мы сейчас жили.

В этот миг послышался тихий почтительный стук в дверь, и голос Гариба произнес:

— Хозяин, вы спускаетесь?