Хозяйка розового замка - [26]

Тихо вошла Эжени, поставила на умывальный столик таз и кувшин с водой, потом раздвинула занавески и, повернувшись, поклонилась мне. Я вдруг невольно подумала: жаль, что здесь нет Маргариты, и я не могу поделиться с ней радостью. Она была бы рада не меньше меня… Эжени — хорошая девушка, но сближаться с ней мне совсем не хотелось.

— Господин герцог сказал, когда вернется?

— Он обещал вернуться к ужину.

— М-да, — протянула я, не слишком обрадованная таким известием. — Что ж, пожалуй, пора подниматься.

Эжени помогла мне умыться и затянула корсет светлого утреннего платья. Забыв о кофе, который уже был приготовлен, я склонилась над своим любимым «Двойным Льежским календарем», записала кое-что, в частности, то, какие сегодня были цветы… Нынче было уже 28 марта 1796 года — больше недели мы провели на Вилле-под-Оливами, и я не переставала благодарить Марию Каролину за то, что она позволила нам пожить в столь чудесном месте.

Ожидая Александра, я занялась своими делами. Два дня назад, побывав в Неаполе, я обошла, наверное, все лучшие магазины города, и теперь целая куча подарков ожидала отправки во Францию. Несколько платьев для Авроры, тонкие ткани, картонки с изящными шляпками — все, что любили неаполитанские дамы. Для моих близняшек — чепчики и башмачки, яркие здешние игрушки, пульчинеллы и коломбины, детские книжки с картинками. Для Жана — бриллиантовые наконечники к аксельбантам для военного костюма, который купил ему Александр. Были подарки для Шарло, старого герцога, Маргариты; я, поразмыслив, выбрала подарок даже для Анны Элоизы — маленький изящный молитвенник, отделанный слоновой костью и золотом. Не знаю, понравится ли он ей, но свой долг я исполнила. А было еще много вещей, которые должны украсить наш дом в Белых Липах, и сувениров, которые позже всегда напомнят мне о Неаполе…

Завтра все это отнесут на корабль, а сегодня я занималась тем, что живописно и изящно упаковывала все эти вещи. Следует не забыть, что во Францию отправится и «Купающаяся Вирсавия» Себастьяно Риччи — картина, которая была призом в споре между моим мужем и лордом Гамильтоном, споре о живописи, и которую Александр выиграл.

Я писала в Белые Липы письма, каждому отдельно, писала сыну и Авроре в Ренн, очень сожалея, что ответов получить не удастся. Несмотря на то, что в Неаполе и возле него было чудесно, я уже предчувствовала, что мы еще не в конечном пункте нашего путешествия. Мы поедем дальше… И письма, конечно, не смогут нас поймать.

Когда часы пробили шесть и было видно, что солнце уже явно клонится к горизонту, дверь отворилась, и на пороге появилась Эжени.

— Ужин готов, мадам, — сказала она нерешительно.

Я кивнула, но служанка не уходила. Тогда я подняла голову.

— Вы хотите что-то сказать, Эжени?

— Мадам, там, внизу, у моря, канатные плясуны выступают — очень хочется посмотреть…

Я задумчиво взглянула на нее. Я бы не удивилась, если бы у нее появился кавалер, но и версия о плясунах тоже казалась мне правдоподобной.

— Эжени, вы можете идти куда хотите до самого утра, я вас отпускаю. Но прежде чем уйдете, отпустите кухарку и остальную прислугу.

— Гариба и Люка тоже отпустить, ваше сиятельство? — обрадованно спросила она.

— Люка — да. А Гариба — как он сам захочет.

Гариб никогда не мешал. Когда он не был нужен, индус словно растворялся в воздухе, о нем никто даже не слышал. Но, пожалуй, стоило о нем подумать, и он будто вырастал из-под земли.

Эжени известила всех о неожиданном отдыхе, и дом очень быстро опустел. Я прошлась по роскошным комнатам, залитым золотистым светом заходящего солнца, потом, набросив на плечи шаль, тихо вышла и медленно пошла вдоль аллеи, густо усаженной стройными яблочно-зелеными кипарисами и вечнозелеными туями.

Аллея круто шла вниз, спускаясь с холма к морю. Гравий шуршал под моими шагами. Было уже очень тепло. Апельсиновые деревья, чьи шарообразные кроны круглились на холмах до самого горизонта, благоухали все сильнее и сильнее — благоухала сама душистая древесина, а до цветения им оставался всего лишь месяц. Громадные тюльпановые деревья венчали ажурную арку ворот; я выскользнула на дорогу и, сбежав вниз по каменистой узкой тропке, через минуту была уже у моря.

Здесь, у берега, качались на волнах лодки, а чуть дальше, в еще прозрачных сумерках, можно было различить очертания белых роскошных фелук — прогулочных лодок неаполитанской знати. Я пошла к берегу, остановилась у дамбы, вокруг которой плескались волны, и только теперь увидела одинокого гитариста, сидящего на прибрежной гальке. Он пел «Те voglio bene assai» с таким унынием, словно собрался умирать. Я узнала этого паренька — это был Витторио, он часто приносил нам на виллу свежую рыбу.

— Разве ты влюблен? — с улыбкой спросила я, останавливаясь рядом.

Вместо ответа он поднял голову, вгляделся в горизонт и сделал меланхоличное движение рукой.

— Радуйтесь, синьора… Возвращается тот, кого вы ждете.

— Мой муж?

— Да. Это та самая барка, что увезла его.

Приложив руку ко лбу, я вглядывалась вдаль. Сумерки становились все гуще, по потемневшему небу, как я только сейчас заметила, неслись тяжелые облака, и ветер усилился.