Хозяйка розового замка - [22]

— Как вы вчера оказались в саду лорда Уильяма, мадам?

Она загадочно улыбнулась:

— Мне безумно хотелось увидеть леди Эмму.

Низкие, волнующе-страстные нотки в голосе королевы заставили меня изумленно поднять голову. Глаза королевы были мечтательно полузакрыты, на чувственных губах светилась улыбка.

— Будьте добры, донна Сюзанна, передайте мне пеньюар, — сказала она наконец.

Я подала ей белый шелковый пеньюар, оставленный камеристками, и Мария Каролина, чтобы надеть его, без всякого стеснения поднялась из ванны. Знаком пригласив меня следовать за ней, она пошла к туалетному столику. Взяв серебряную щетку, стала расчесывать волосы.

— Возвращаясь к теме моего мужа Фердинанда, я хочу сказать, что столь скверные короли, как он, куда больше заслуживают бунта и революции, чем добрый Людовик XVI. Не так ли? Но судьба решает иначе. Людовик XVI уже в раю, а мой муж еще только ждет своего часа, ходит по земле и любим народом — впрочем, можно не сомневаться, что в свое время мой муж окажется в аду. Всем нам воздастся после смерти. Но почему все так несправедливо на земле?

Повернувшись ко мне, она спросила:

— Вы можете представить себе худшего короля, чем Фердинанд?

— Простите, мадам, мне как-то неловко высказывать суждения… К тому же всем известно, что настоящий король в Неаполе — вы, а вас знают как очень суровую и умную государыню.

— Да… Суровую — это хорошее слово. Ваша революция научила меня, что когда государь не суров, это плохо для него кончается. Его величество Людовик XVI слишком любил философов и слишком много давал им воли. Они-то все и устроили.

— А разве вы, мадам, поступаете иначе?

— Я? Разумеется! Недавно трех философов-революционеров повесили по решению нашего суда, и я не стала подписывать прошение о помиловании.

— Вас знают как просвещенную королеву, мадам.

— Я и есть просвещенная. Я даже научила своего супруга читать, — сказала Мария Каролина с иронией.

— Но я слышала, что вы любите философию!

— Философию. Но не философов.

Она вдруг бросила щетку и поднялась, оказавшись, таким образом, совсем рядом со мной.

— Поглядите, донна Сюзанна, — мы почти одного роста… А как вы красивы! Ваши отец и мать должны быть счастливы от того, что произвели на свет столь прелестное создание!

Я не ожидала комплиментов, поэтому была немного удивлена. Королева отступила на шаг.

— А я? Какой вам кажусь я?

Я хотела было ответить, но она остановила меня:

— Нет. Не нужно вежливых комплиментов. Посмотрите на меня внимательно. Какой вы меня находите?

Она отошла на несколько шагов, под свет люстры, словно хотела показать себя. Я пожала плечами. Зачем спрашивать о том, о чем она наверняка и сама знает? Она хороша. Очень хороша. Это прекрасное белое лицо, тонкое, нежное, строгое, в котором чувственными кажутся только губы, эти белокурые волосы, рассыпавшиеся по плечам как настоящее золото, — густые, сверкающие, королевская осанка, узкая талия…

— В вас, наверное, многие мужчины влюблены, — произнесла я откровенно, совершенно забыв, что этого, возможно, не следует говорить царствующей особе.

Она недовольно качнула головой.

— Мужчины! Да что ж вы, душенька, ничего не понимаете? С меня достаточно было моего супруга, чтобы возненавидеть мужчин. Обо мне много сплетничают — так разве вы слышали имя хоть одного моего любовника? Ответьте откровенно, я пойму любые ваши слова, если только они будут искренни.

— Клянусь вам, ваше величество, я не так уж много знаю о Неаполе и о вас, чтобы поддерживать такой разговор, — произнесла я, вконец ошеломленная тем, о чем мы говорим.

Королева какой-то миг смотрела на меня, а потом спросила:

— А леди Гамильтон? Она вам нравится?

— Леди Гамильтон? — переспросила я растерянно. — А в каком смысле она должна мне нра…

Я осеклась, осененная внезапной догадкой. Я вдруг медленно стала понимать, почему леди Эмму и королеву связывает такая тесная дружба, почему Мария Каролина так любит ездить к своей подруге, почему они почти неразлучны… Об этом много болтали. Да почему же я сразу не поняла? Если это так, то я, возможно, зря беспокоилась об Александре — он вовсе не нужен Эмме Гамильтон…

— Так вы многого не знаете, донна Сюзанна? Мне жаль вас! Мне жаль многих таких, как вы! Вы даже понятия не имеете, что теряете… Разве женщина может сравниться с мужчиной? У мужчин грубые руки, грубая кожа, грубый голос — все грубое, да и на уме у них только собственное «я». Разве вы не согласны? Как тяжело и вульгарно это бывает с мужчиной! А женщина безмятежна, ласкова, нежна…

У меня в голове воцарился какой-то сумбур. Зачем она мне это говорит? То же самое я слышала от Изабеллы де Шатенуа, а когда-то, очень давно, — и от Мари Луизы де Ламбаль… А несчастная Мария Антуанетта? Она тоже, как говорили, имела к этому отношение…

Руки Марии Каролины скользнули вдоль моих висков к волосам, изящно уложенным в бальную прическу, чуть ослабили шпильки, потом нежной лаской прошлись по моей шее, полуобнаженным плечам, и она вдруг ближе привлекла меня к себе, почти обняла, а я, в свою очередь, хорошо понимая, что это значит, не могла отыскать ничего отвратительного в ее поведении, настолько безмятежным было это объятие. Всепоглощающе нежным.