Хозяйка розового замка - [112]

Свет факелов залил двор и бликами плясал по стенам. Я увидела группу всадников, каждый из которых был мне знаком. Ле Пикар, Поль Алэн, Александр… И еще один человек, глядя на которого я думала, что вижу его во сне.

Мой отец…

Нет, это был не сон, не фантазия. Это был именно мой отец, которого Александр обещал освободить и освободил. Честно говоря, появление этого человека у нас во дворе до самой последней минуты казалось мне невозможным. Трудно все-таки поверить в воскрешение мертвых… Но он все же воскрес, он стоял передо мной, и я должна была верить своим глазам. Я почувствовала, как от изумления у меня сжимается горло.

«Он здесь!» Эта мысль пронзила меня с ног до головы, окатила ошеломляющей волной. Случилось то, о чем и мечтать нельзя было, — словом, случилось чудо! Мельком взглянув на Филиппа, я бросилась к двери.

Совершенно потеряв хладнокровие, я бежала по лестнице вниз; и на одной из ступенек споткнулась так, что затанцевала на одной ноге от боли. Мне было видно, что происходит в вестибюле: они — то есть все прибывшие всадники — направились в голубую гостиную, и я, вдруг ужасно испугавшись, что, чего доброго, не смогу их задержать, громко крикнула — ну надо ли говорить, что соображала я в тот миг весьма слабо:

— Ах, ради Бога, подождите!

Два человека сразу обернулись — Александр и мой отец. Я стояла на ступеньках, глядя на них, и, увидев лицо принца вот так, вблизи, я была уверена, что от потрясения и слабости сяду прямо на лестницу. Вцепившись в перила руками, я спустилась — или, вернее, сползла — еще немного вниз.

— Сюзанна, девочка моя…

Он протянул ко мне руки, двинулся вперед, и через мгновение я уже была в его объятиях, совершенно потеряв всякое самообладание и позабыв о наших остальных гостях. Меня душили и слезы, и радость одновременно. Я хотела говорить, хотела говорить много, но ни одно слово не казалось мне достойным этой встречи, и я ни с чего не могла начать. Никакое слово в мире не могло бы выразить глубины и искренности того, что я переживала. Меня пронзала дрожь, и всхлипы сжимали горло.

— О Боже, я веду себя так нервно…

Это было единственное, что я смогла прошептать, закрывая лицо ладонями. Он осторожно отвел их и, привлекая меня к себе, поцеловал сначала в щеку, потом — как это делал обычно — в лоб. Я подняла на него глаза. Он тихо произнес:

— Порой мне кажется, что Бог существует. Пожалуй, наша встреча слишком невероятна, чтобы поверить, будто все мы были способны сами ее осуществить.

Я смотрела на него, не произнося ни слова. Он изменился меньше, чем можно было ожидать. То есть, разумеется, за те три с половиной года, что мы не виделись, он постарел. Да и не могло быть иначе — ему ведь под шестьдесят. И все-таки он мало изменился. Волосы как были, так и остались серебряными, только поредели у висков. Осанка по-прежнему была горда и величественна, так что даже сильная хромота не очень-то замечалась. Голубые глаза сделались еще пронзительней. Я вдруг поняла, что если отец и раньше ненавидел республиканцев, то теперь, после трех лет, проведенных в Тампле, мало кто может с ним сравниться в ненависти к Республике. Даже Александр. Он ведь воевал больше из чувства долга, а у отца ненависть к синим — уже в крови.

Он чуть отстранил меня и, продолжая сжимать мою руку в своей, сказал негромко, но ясно:

— Я очень рад видеть вас, дитя мое, рад обнять вас, но все-таки не следует заставлять наших друзей скучать, наблюдая за нами в течение такого долгого времени.

Это значило: не стоит показывать посторонним то, что мы чувствуем, даже если эти посторонние — наши друзья.

«Да, — подумала я, невольно улыбаясь, — это именно то, что он должен был сказать».

Это был мой отец, Филипп Антуан де ла Тремуйль де Тальмон, пэр Франции и генерал королевской армии.

8

…Миновав заставу и успешно покинув Париж, заговорщики и похищенные узники Тампля остановились, чтобы сменить одежду и лошадей, в Сен-Клу, в одном из домов, где жили проверенные роялисты, готовые оказать всяческую помощь. Там отец, с трудом сойдя с лошади и опираясь на саблю, окинул быстрым взглядом группу своих спасителей и, сразу остановившись на Александре, спросил:

— Так это вы, сударь, женились на моей дочери?

— Имел такую честь, — сказал Александр улыбаясь.

Так принц де Тальмон впервые познакомился со своим зятем.

В целом дело прошло очень легко, легче, чем кто-либо ожидал. Бдительность республиканских властей оставляла желать лучшего, развал, поразивший всю страну, не миновал тюрем и полиции. Так что, когда поздно вечером к коменданту тюрьмы Тампль прибыли люди, одетые в форму жандармских офицеров, и предъявили распоряжение Директории о препровождении двух заключенных в другое место, комендант не был ни насторожен, ни удивлен. Да и чему удивляться? Всем было известно, что Баррас, задающий тон в Директории, сейчас делает ставку на правых; так что казалось вполне вероятным то, что двум закоренелым роялистам будет предоставлена возможность загладить свою вину. Их хотят перевести в лучшее место — что ж, пожалуйста…

Можно было ожидать вопросов, удивленных возгласов, вполне понятного любопытства. Но комендант ничего такого не проявил. Бегло просмотрев бумагу, он бросил ее на стол, зевая, позвал офицера, и через полчаса Сидней Смит и принц де ла Тремуйль уже садились в государственную тюремную карету, окруженную жандармами. Заключенные были заранее предупреждены и поэтому вели себя как полагается.