Хозяйка Блосхолма. Лейденская красавица - [193]

— Вам нужно полотно? — послышался женский голос из соседней камеры. — Подождите, я дам вам свою рубашку.

— Как же я могу взять вашу одежду для перевязки, мейнфроу? — отвечал Мартин.

— Возьмите и не беспокойтесь, — отвечала незнакомка тихим, приятным голосом. — Мне она уже не нужна, меня сегодня казнят.

— Казнят сегодня? — повторил Мартин.

— Да, — ответил голос, — во дворе или подземелье, на площади они не посмеют, побоятся народа. Мне отрубят голову. Не счастливица ли я? Только отрубят голову!

— Боже, где же ты? — вырвалось у Мартина.

— Не печальтесь обо мне, — продолжал голос. — Я очень рада. Нас было трое: отец, сестра и я, и мне хочется встретиться с ними. Да и лучше умереть, чем снова перенести все, что я перенесла. Вот вам полотно. Рубашка, кажется, в крови, но все же пригодится вам, если вы разорвете ее на полосы.

В промежуток между дубовыми брусьями просунулась нежная, дрожащая рука, держащая сорочку.

При слабом свете Мартин увидал, что кисть ее была порезана и вспухла. Он заметил это и поклялся отомстить испанцам и монахам за эту слабую ручку, что смог блестяще выполнить впоследствии. Взяв сорочку, Мартин на минуту остановился, раздумывая, следует ли предпринимать что-нибудь и не лучше ли дать Фою умереть.

— О чем вы раздумываете? — спросил голос из-за решетки.

— Я думаю, что, может быть, для моего господина было бы лучше умереть, и я дурак, что останавливаю кровь.

— Нет, нет, — возразил голос, — вы должны сделать все, что от вас зависит, а остальное предоставить Богу. Богу угодно, чтобы я умерла, и в том нет большой беды, ведь я только слабая девушка, а, может быть, Богу будет угодно, чтобы этот молодой человек остался в живых и служил своему отечеству и вере. Перевяжите его раны, добрый человек!

— Может быть, вы правы, — отвечал Мартин. — Кто знает? Для каждого замка найдется подходящий ключ, если только суметь найти его.

Он наклонился над Фоем и начал перевязывать раны полотняными бинтами, смоченными в воде, а потом снова одел его, даже натянул кольчугу.

— А вы сами не ранены? — спросил голос.

— Слегка, сущие пустяки. Несколько царапин и ушибов. Кожаная куртка сослужила добрую службу.

— Расскажите мне, с кем вы сражались? — спросила девушка.

Пока Фой лежал в беспамятстве, Мартин, чтобы скоротать время, рассказал о нападении на литейную башню, о борьбе с испанцами и о последней обороне во дворе.

— Какая страшная оборона, двое против стольких солдат, — сказал голос, и в нем послышалось восхищение.

— Да, — согласился Мартин, — горячая была битва, самая горячая, какую я помню. Что до меня, то я не горюю. Они хорошо заплатили за мое грешное тело. Я еще не сказал вам, что народ напал на них, когда они вели нас сюда, и в клочки растерзал раненых. Да, хорошую цену они заплатили за фризского мужика и лейденского бюргера.

— Прости, Господи, их души! — проговорила незнакомка.

— Это как Ему будет угодно, — сказал Мартин, — и меня не касается. Я имел дело только с их телами и…

В эту минуту Фой застонал, сел и попросил пить. Мартин подал ему кувшин.

— Где я? — спросил Фой. Мартин объяснил ему.

— Кажется, плохи дела, старина, — сказал Фой слабым голосом, — но раз мы пережили это, то я думаю, мы переживем и остальное.

— В голосе его прозвучала свойственная ему жизнерадостность.

— Да, менеер, — раздался голосок из-за решетчатой перегородки, — и я тоже думаю, что вы переживете все остальное, и я молюсь, чтобы это было так.

— Кто это? — спросил Фой вяло.

— Тоже узница, — отвечал Мартин.

— Узница, которая скоро освободится, — снова раздался голос в темноте, так как к тому временем совершенно стемнело.

Фой снова заснул или впал в беспамятство, и на долгое время воцарилась полная тишина. Но вдруг раздался стук засовов у входной двери, и среди мрака показалось мерцание фонаря. В узком проходе послышались шаги нескольких человек, и один из них, отворив дверь клетки, наполнил кружку водой из кожаного меха и бросил, как собакам, несколько кусков черного хлеба и трески. Посмотрев на заключенных, сторож что-то пробормотал и пошел прочь, не подозревая, как он был близок к смерти, настолько Мартин был взбешен. Однако он не тронул сторожа.

Затем отворилась дверь соседней клетки и мужской голос сказал:

— Выходите!… Пора!…

— Да, пора, и я готова, — отвечал тонкий голосок. — Прощайте, друзья. Господь с вами!

— Прощайте, мейнфроу, — отозвался Мартин, — желаю вам скорее быть у Бога. — Затем, как бы спохватившись, он прибавил. — Как ваше имя? Мне бы хотелось знать его.

— Мария, — ответила она, и, запев гимн, пошла на смерть.

Ни Мартин, ни Фой никогда не увидали ее лица, не узнали, кто была бедная девушка, одна из бесчисленного количества жертв ужаснейшей тирании, когда-либо виданной миром, одна из шестидесяти тысяч убитых Альбой. Несколько лет спустя, когда Фой был уже свободным человеком в свободной стране, он построил церковь — Мария-кирк.

Длинная ночь протекала в тишине, прерываемой только стонами и молитвами узников в клетках или гимнами, которые пели выводимые во двор. Наконец заключенные увидели свет, пробивающийся сквозь решетчатые окна, и поняли, что наступило утро. При первых проблесках его Мартин проснулся и почувствовал себя бодрым, его здоровая натура позволила ему заснуть. Фой тоже проснулся, и хотя все тело у него ныло, он подкрепился, так как был голоден. Проглотив куски хлеба и трески, они запивали все водой, после чего Мартин перевязал раны Фоя, наложив на них пластырь из хлебного мякиша, и, как мог, полечил свои ушибы.