Хозяйка Блосхолма. Лейденская красавица - [183]

— Обещаю, — ответила она запекшимися губами, — но с одним условием, что ты бежишь со всеми нами из Лейдена сегодня ночью.

— Хорошо, — сказал Дирк, — долг платежом красен. Ты дала обещание, и я дам обещание, согласен, хотя уж и староват я, чтобы искать себе новый дом в Англии. Но сегодня ночью бежать невозможно. Мне надо еще кое-что устроить. Завтра утром уходит корабль, и мы сможем догнать его у устья реки после того, как он пройдет мимо досмотрщиков. Капитан корабля мой друг. Согласна?

— Мне бы хотелось устроить все это еще сегодня, — сказала Лизбета. — Пока мы в Лейдене с этим человеком, мы не можем ручаться ни за один час.

— И никогда мы не можем ни за что ручаться. Все в руках Божьих, и поэтому мы должны жить, как солдаты, ожидающие часа выступления, и радоваться, когда раздастся приказ.

— Я знаю, — ответила она. — Но трудно нам будет расстаться. Он отвернулся на минуту, но затем ответил твердым голосом:

— Да, но хорошо будет снова встретиться, чтобы никогда больше не разлучаться.

* * *

Ранним утром Дирк позвал Фоя и Мартина в комнату жены. Адриана он по некоторым соображениям не пригласил и сказал, что ему жаль будить его, так как он крепко спит. Эльзу он также до поры до времени не хотел тревожить. В нескольких словах он передал суть дела, сказав, что Рамиро — это тот самый человек, который потерпел из-за них неудачу на Харлемском озере. Он находится в Лейдене, обстоятельство, впрочем, уже известное Фою через Эльзу, он не кто иной, как граф Хуан де Монтальво, обманувший Лизбету, заставив ее угрозами выйти за себя замуж, и он отец Адриана. Все это время Лизбета сидела в резном дубовом кресле, слушая с окаменевшим лицом рассказ об обмане, жертвой которого она стала. Она не сделала ни одного движения, и только слегка шевелила пальцами, пока Фой, угадывая ее душевное состояние, не подошел к ней вдруг и не поцеловал. По щеке ее скатилось несколько слезинок. С минуту она держала руку на голове Фоя, как бы благословляя его, а затем снова стала прежней Лизбетой: серьезной, холодной, следившей за всем происходящим.

После того Дирк сообщил об опасениях Лизбеты и о предположении, что существует заговор с целью выпытать у них их тайну.

— К счастью, — сказал он, обращаясь к Фою, — ни я, ни Адриан, ни Эльза не знаем тайны. Она известна только тебе и Мартину, да, может быть, еще одной, которая далеко и не попадется к ним в руки. Мы этого не знаем и не хотим знать и, что бы не случилось с нами, твердо надеемся, что ни один из вас не выдаст тайны, если даже от этого будет зависеть наша и ваша жизнь. Мы считаем, что обязаны выполнить завещание покойного во что бы то ни стало и не имеем права обмануть его доверия ради спасения собственной жизни. Не так ли?

— Так, — хрипло ответила Лизбета.

— Не бойтесь, — сказал Фой, — мы скорее умрем, чем выдадим тайну.

— Постараемся умереть прежде, чем выдадим тайну, — своим густым басом пробормотал Мартин, — но плоть немощна, и кто знает…

— Я не сомневаюсь в тебе, честный старик, — с улыбкой сказал Дирк, — ведь тебе в ту минуту не придется думать об отце и матери.

— Пустяки говорите, хозяин, — ответил Мартин, — потому что, повторяю вам, плоть немощна, а вид колеса для меня всегда ненавистен. Но ведь мне также завещано кругленькое состояние из этого богатства и, может быть, эта мысль поддержит меня. Живому или мертвому, мне неприятно было бы думать, что мои деньги станет тратить испанец.

В то время как Мартин говорил, Фой подумал о том, как странно все происходящее вокруг него. Вот здесь было четверо людей, из которых двое знали тайну, а двое других, не знавших, умоляли знавших не сообщать им ничего, что могло бы спасти их от ужасной судьбы. Тут в первый раз он своим молодым, неопытным умом понял, как высоко могут стоять мужчины и женщины и какое спокойное величие живет в человеческом сердце, способном ради исполнения завещания решиться обречь и тело и душу на ужаснейшие страдания. Сцена этого утра так врезалась в его память, что он никогда ее не забыл. Мать его в чепце и сером платье, сидящая с холодным и решительным лицом в дубовом кресле, отец, с которым он в этот день говорил в последний раз, хотя не знал этого, стоящий позади матери, положив руку на ее плечо и разговаривающий с ним спокойным тоном, Мартин, также стоящий несколько позади со своей рыжей бородой, ярко освещенной солнцем, и маленькими серыми глазами, блестящими как всегда, когда он сердился, и сам он, Фой, наклонившийся вперед, весь охваченный волнением, любовью и страхом.

Да, он никогда не забыл этой сцены, и в этом нет ничего удивительного, так как все происходившее так глубоко потрясло его, так ясно он осознал, что эта сцена только прелюдия к ужасным событиям, что на минуту его трезвый ум был потрясен, и он увидел перед собой видение. Мартин, огромный, похожий на терпеливого вола, превратился в кровавого мстителя. Фой видел, как он высоко взмахивал мечом, и слышал его громкий крик. Он видел, как люди падали вокруг, а земля обагрялась кровью. Фой видел также отца и мать, но они были уже не людьми, а святыми; их окружал ореол святости, а рядом с ними стоял Хендрик Брант и что-то говорил Фою на ухо. А он сам стоял возле Мартина, принимая деятельное участие в его кровавом мщении.