Хозяин Зоны - [75]
— Где я?
— В аду, Грехман, и если не исповедуешься, то гореть тебе в огне, как последнему грешнику! И фамилия у тебя соответствует твоей греховной натуре: Грехман! С кем работал, падла?
Хлопнула дверь, вернулся Гребенкин с тяжелым, слегка помятым ведром с водой.
— Поставь в угол, еще пригодится. Ну? Грехман, я жду! Хорошо, подумай пока. Сержант, мне надо к начальнику забежать, а потом поедем на обыск.
— Есть, товарищ лейтенант!
— Беда, Коля! Ой, беда!
— Что случилось? — Тысевич замер, ожидая самого худшего. В первую очередь подумал о Петьке. Все-таки он военный, рядом с техникой. А Жорик? Тот в столице, а в наше время там опаснее всего.
Наташа прислонилась к косяку, вытирая слезы уголком платка.
— Да не тяни ты! — вдруг выкрикнул Николай.
— Марию взяли.
— Какую Марию? — не понял Тысевич, испытывая мерзкое чувство облегчения. Слава Богу, речь не о Жорике и не о Петьке!
— Иваненко, что у колодца живет.
— Господи… Да у нее ведь двое детей! Что же с девочками будет?
У Марии было две дочки, Лида и Лена, десяти и восьми лет.
— Слышишь, Наталья, поставь чугунок картошки.
— Ты чего удумал?
— Как стемнеет, отнесу детям.
— С ума сошел? У самого четверо! Не пущу!
— Да ты что, Наталья! Им же есть нечего!
— А заметит кто?
— Не заметит. Я огородами…
— Господи, спаси и сохрани…
Наталья полезла в погреб за картошкой, а Николай пошел в хлев обиходить корову.
Орудуя вилами, он все думал про Марию, которую сегодня арестовали. Ее-то за что? Одна, без мужа поднимает двух детей, и на тебе… Каково теперь девчонкам? А Наталья… Нет, она не злая, просто о своих беспокоится…
Опустились сумерки. Николай как раз закончил стелить свежую солому, отряхнул старенькие военные галифе, в которых работал в хлеву, и обмахнул веником сапоги.
— Ты вот что, мать, картошку в тряпицу заверни.
Наталья нашла старенькое чистое полотенце, положила на него картошку и завязала тугим узлом.
— Коль, ты там поосторожнее, ладно?
Тысевич взял картошку и нырнул в темноту мартовской ночи.
Семья Иваненко жила бедно. Да и откуда добру взяться? Мария, надрываясь, тащила на себе двух дочек. Муж умер почти четыре года назад, оставив жену на произвол судьбы. Ох, и туго ей приходилось! Если бы не пятнадцать соток огорода, который Мария почти целиком засаживала картошкой, то, наверное, уже от голода окочурились бы. А так худо-бедно, а до нового хлеба дотягивали. Картошка — картошкой, но ведь девчонки даже крышку погреба поднять не смогут!
Тысевич в ночной темноте, крадучись, словно вор, нес теплую картошку чужим детям. Если кто увидит и настучит куда следует… Страшно… Собаки у Иваненко не было, да это и понятно: себя бы прокормить, — поэтому во двор Николай зашел без опаски и тихонько постучал в окно.
Через несколько минут перепуганный детский голос спросил из-за дверей:
— Кто там?
— Лена. — Да.
— Открой дверь, я вам картошку принес.
— Не открою, нам страшно.
— Хорошо, Леночка, я на пороге положу. Я ухожу, а ты скоренько картошку забери, а то остынет.
— Спасибо…
«Может, и хорошо, что она меня не видела, — подумал Тысевич, — сболтнет еще где-нибудь… Ребенок, что с него возьмешь?»
Так же, огородами, он возвращался домой с мерзким чувством на душе. Почему-то вспомнилось, как лет пять назад, в самые голодные годы, он поймал у себя на огороде Пашку, которого вся улица называла придурочным. Пашка был немного не в себе; вечно сопливый и растрепанный, он почти круглый год ходил босиком. Зерна не было ни у кого, но зато была картошка. Немного, но была. Нищие бродили по улицам толпами, не проходило и дня, чтобы во двор не заглянул кто-нибудь: «Христа ради…»
Сначала Наталья насыпала картошку в фартук, потом давала по нескольку картофелин, еще позже — по одной, а летом, когда картошка нового урожая еще не созрела, а старой уже не осталось, давать было нечего. И тут заметили, что на огород кто-то повадился. Выйдут утром — а с десяток кустов выкопаны. Тысевич, прихватив одностволку, часа в три ночи сел в засаду. На рассвете пришел придурочный Пашка. Не особо таясь, он прошел через двор на огород, неся в одной руке небольшую корзину, в другой ржавую лопату. Если бы явился мужик или баба, Тысевич устроил бы скандал, поскольку воров презирал, но это был Пашка, взрослый ребенок. Тысевич подождал, пока он накопает корзинку молодой картошки, а потом встал у него на пути. Пашка, увидев дядьку с ружьем, от страха обмочился.
— Ты, Пашенька, так больше не делай, — стараясь говорить мягко, даже ласково, сказал Тысевич. — У меня ведь тоже детки есть, им кушать хочется. Ты понял, Пашенька?
Пашка, закрыв от ужаса глаза, молча покивал в ответ. С тех пор, увидев Тысевича, Пашка всегда подбегал к нему, здоровался и докладывал:
— Паша уже так больше не делает. У дяди тоже детки есть… Тысевич даже заскрипел зубами, так ему стало нехорошо. Но ведь надо было жить! Ради сыновей, дочек, ради жены… Надо было жить…
Глава 7
Киев. Педагогический институт. Апрель 1938 г.
— Костик, а Костик!
— Чего тебе?
— Вот представляешь, закончишь ты институт, придешь в какую-нибудь школу, а детки тебя возьмут и спросят: «Константин Иванович, а что такое любовь?»
— Тьфу на тебя, Жорка! У меня завтра семинар по политэкономии, а ты мне про любовь. И вообще, любовь — это мещанство!
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.