Хозяин земли русской? Самодержавие и бюрократия в эпоху модерна - [16]
Четырнадцать ступеней Табели о рангах
Тем не менее чин оставался личным достоянием государственного служащего. Чиновник мог быть лишен должности простым приказом начальства. Чина же его могли лишить только по решению суда. Французский аристократ А. де Кюстин, оставивший знаменитые (и весьма спорные) записки о России эпохи Николая I, назвал чины «гальванизмом, придающим видимость жизни телам и душам. Это единственная страсть, заменяющая все людские страсти. Чин – это нация, сформированная в полки и батальоны, военный режим, применимый к обществу в целом, и даже к сословиям, не имеющим ничего общего с военным делом». Периодически в правительственных кругах ставился вопрос об упразднении чинов как явного анахронизма, отжившего наследия XVIII столетия. Однако бюрократия в большинстве своем отказывалась это признавать и продолжала держаться за Табель о рангах.
Россия второй половины XIX – начала XX в. – бюрократическая империя. В сущности, именно бюрократия – правящая корпорация в стране, так или иначе защищавшая свои интересы, чьи взгляды, вкусы и предпочтения тем или иным образом отражались на законодательных решениях.
Численность высшей бюрократии неуклонно росла. Так, в 1889 г. было 69 действительных тайных советников, в 1895 г. – 80, в 1906 г. – 104. В 1887 г. было 520 тайных советников, в 1906 г. – 620. В 1887 г. было 2283 действительных статских советника, в 1896 г. – 2545, в 1906 г. – 3632, в 1910 г. – 3840. С формальной точки зрения, вся высшая бюрократия принадлежала к дворянству. Более того, даже к февралю 1917 г. 73 % высокопоставленных чиновников принадлежали к дворянству не в первом поколении. Вместе с тем многие видные государственные служащие не могли похвастаться разветвленным генеалогическим древом. В 1880-е гг. шутили, что бразды правления оказались у поповичей (имелись в виду К. П. Победоносцев, М. Н. Островский и И. А. Вышнеградский): именно они как будто бы проводили в России «дворянский» курс.
Социальные реалии всегда оказываются сложнее, чем это на первый взгляд может показаться. Если взять общую численность российской бюрократии, то к концу XIX в. лишь 26 % принадлежали к потомственному дворянству. Однако даже принадлежность к благородному сословию зачастую не определяла жизненный уклад, приоритеты, мировоззренческие ценности государственного служащего. В этом отношении очень показательно резкое сокращение удельного веса поместных дворян (и шире: лиц с недвижимым имуществом) среди высокопоставленного чиновничества. В 1853 г. таковых было около 81 %, а в 1917 г. – 38,4 %. В 1853 г. процент членов Государственного совета, обладавших земельной собственностью, равнялся 92,7, а в 1903 – 56,8. В 1853 богатые помещики составляли 68,8 % Государственного совета, а в 1903 г. – 21,6. Аналогичная ситуация имела место и в Комитете министров. Иными словами, к концу XIX в. большинство высокопоставленных чиновников не обладало существенными земельными угодьями, а следовательно, большую часть своих доходов они получали от службы. Еще в 1861 г. П. А. Валуев писал о «классе пролетариев» среди «чиновного сословия». Спустя два десятилетия государственный секретарь А. А. Половцов с нескрываемым презрением говорил о «канцелярских пролетариях». О «беспочвенности» российского чиновничества впоследствии говорили в консервативных кружках и на дворянских собраниях.
На протяжении XIX столетия жалованье чиновничества постепенно повышалось. В первой половине XIX в. расходы на содержание государственного аппарата были на удивление малы. Например, по Министерству юстиции они приблизительно в два раза уступали французским, в три раза прусским и в четыре раза австрийским. По Министерству внутренних дел они были более чем в два раза меньше австрийских, приблизительно в четыре раза меньше французских и в пять раз меньше прусских. Все это, естественно, сказывалось на социальном положении бюрократии, в особенности среднего и нижнего звена. Чиновники с семьями нередко должны были жить на 5–10 руб. в месяц, что было явно недостаточно. Скудность жизни, практически нищета большинства государственных служащих стала важнейшим фактором, провоцировавшим коррупцию в России. В правительстве знали об этой проблеме и принимали определенные меры в этом направлении. В 1860–1870-е гг. жалованье чиновничества выросло в среднем в 1,5–2 раза.
Жалованье выросло и у высшей бюрократии, которая и прежде не бедствовала. Многие (хотя, как было уже сказано, далеко не все) ее представители были богатыми землевладельцами. Некоторые из них воспользовались благоприятными условиями 1860–1870-х гг. и занялись предпринимательством. Их коммерческие интересы напрямую отражались на государственной деятельности. Так, князь Александр Оболенский не скрывал своих связей со стекольными заводами и страховыми обществами. Этим была обусловлена его позиция на заседаниях Государственного совета. Другой член высокого собрания князь Л. Д. Вяземский не стеснялся напоминать, что его семья обладала майоратом, на территории которого располагались заводы – и это так или иначе определяло его взгляды. Свои коммерческие интересы были у председателя Департамента государственной экономии (1884–1892), а в прошлом министра финансов (1880–1881) А. А. Абазы. Наконец, С. Ю. Витте был тесно связан с предпринимателями Одессы и Киева (правда, из этого отнюдь не следует, что сам министр занимался коммерцией). Как раз при помощи финансиста из Одессы А. А. Рафаловича ему удалось раскрыть биржевую игру Абазы, который пользовался своим служебным положением. Это привело к смене председателя Департамента экономии, чего Витте и добивался.
