Хозяин Проливов - [92]

— Вряд ли. — Колоксай поморщилась. Она не считала нужным обманывать его. Он и сам все знал.

Вскоре путники поднялись, хотя предутренний туман еще не рассеялся. Левкон хотел, чтоб сегодня основную часть пути они проделали еще до того, как солнце начнет палить, а жару, если повезет, переждали в какой-нибудь балке. Так и случилось. Опасность обходила их стороной, хотя на горизонте временами появлялись фигурки всадников. Но близко скифы не подъезжали, вероятно, не замечая беглецов.

В середине дня им попалось развесистое терновое дерево, росшее на дне неглубокой балки. Переползая по земле за его тенью, беглецы смогли кое-как переждать жару. Впрочем, что это был за отдых? Трава кололась, а из нее все время что-то стрекотало, кусалось и выпрыгивало. Колоксай с сомнением посмотрела на голую шею спутника, которая вспухла и побагровела.

— Дал себя сожрать, так хоть не расчесывай!

Левкон выругался. Кожа адски саднила так, что он готов был содрать ее ногтями.

— Вы, греки, ни к чему не приспособлены, — заявила Арета, зачем-то вставая на четвереньки и начиная обползать дерево. Она выщипывала из травы редкие кустики мяты и засовывала себе в рот. — Жили бы себе дома.

— Мой дом здесь, — отрезал Левкон. — Я родился в Пантикапее.

В этот момент Арета, стоя у него за спиной, сплюнула себе на ладони травяную кашу и с силой припечатала ее к шее спутника. От неожиданности Левкон взвыл. Он дернулся, чтобы отвесить Колоксай подзатыльник, но она увернулась.

— Спасибо надо сказать, придурок.

Было противно сидеть, обтекая зеленой жижей и чужими слюнями. Но как ни странно, зуд в шее через некоторое время ослаб. Солнце стояло еще высоко, но небо потихоньку заволакивалось серым маревом, защищавшим от палящих лучей.

— Как думаешь, долго еще? — Левкон встал, приподнимая полупустой мех и встряхивая на плечах лук с горитом.

— День, может, полтора, — прикинула Колоксай. — Как пойдем.

И в эту минуту прямо над их головами на холме, с которого в балку спускалась едва приметная тропа, раздался топот копыт. Если б спутники отдыхали на равнине, они бы издалека увидели приближающихся всадников, а еще раньше почувствовали дрожь сухой земли. Но стенки оврага гасили звук, идущий сверху, и, наоборот, усиливали голоса беглецов со дна. Вскрик гиппарха, когда Колоксай шмякнула ему на шею проклятое снадобье, далеко разнесся вокруг и привлек внимание степняков, которые так проехали бы мимо, ничего не заметив.

Их было четверо: двое надвое, молодой со старым, как ездят скифы. Грузные бородатые воины и совсем зеленые юнцы. Они свалились в балку, как птичий помет на голову. Левкон успел только выхватить меч и высоко поднять его, отбивая первый удар наклонившегося с седла скифа. Он никак не мог предположить, что старая добрая бронза, которая перед этим без всякого ущерба для себя колотила по акинаку Ареты, вдруг треснет в самый неподходящий момент. И в ту же секунду два аркана, пущенные молодыми всадниками, захлестнули торс гиппарха, плотно прижав его руки к телу и не давая пошевелиться. Не слишком опытные юноши дернули ремни на себя, при этом еще плохо справляясь с сильными боевыми лошадьми, каждая из которых тянула в свою сторону, и чуть не разорвали пленника.

— Кир-олаг! — обругал один из старших воинов и спешился, подбирая остатки меча Левкона.

— Кин-ан-ме? — «Откуда у тебя это?»

Гиппарх молчал. Он с удивлением стрелял глазами вокруг, не зная, куда делась Арета. В момент нападения она как сквозь землю провалилась. Вряд ли скифы даже успели заметить, что в балке, кроме Левкона, был еще кто-то. Колоксай не оправдала его надежд на помощь. Но с другой стороны, что она могла сделать против четверых всадников? Благородно погибнуть, защищая человека, который для нее пустое место?

Во всяком случае, сам он пытался сражаться. Это было слабым утешением. Гиппарх ничем не выдал присутствия в овраге еще одного беглеца. Не вертел головой и не звал. Хотя мог с досады подставить и ее. Скифы ничего не заподозрили, связали ему руки, вытащили наверх в степь, а потом, к большому удивлению Левкона, взгромоздили на лошадь позади одного из молодых — видимо, ехать было не близко.

Уже поднимаясь по склону, он обернулся и заметил среди плотной зелени тернового дерева кожаный рукав Ареты. Девушка, как большая змея, обвилась вокруг одной из толстых веток. Она смотрела на него во все глаза, и ее побелевшие губы что-то повторяли. Не трудно было догадаться, что это: «Садан акин» — «плохой меч» по-меотийски.

Всадники, видимо, решили, что он не понимает скифского, раз не ответил на вопрос об оружии. Всю дорогу бородатый вертел обломок акинака и объяснял остальным, что этот меч, судя по золотой обкладке, принадлежал кому-то из рода Берды, а сам Берда ушел вместе с отрядами Партата по северному берегу «пощипать перья из хвоста Тиргитао».

— Малый явно что-то знает, — втолковывал бородатый спутникам. Он исподлобья смотрел на Левкона, и гиппарх ему явно не нравился. — Надо его допросить по-ихнему, по-собачьи. Может, в стойбище кто знает?

Левкон уже отвык от того, что вокруг не говорят на койне. И меоты, и синды перенимали его легко. Они целыми днями трещали, переходя с родного на греческий и обратно. Тавры тоже кое-что понимали, особенно те, кто жил поближе к торговым колониям. Но скифы всегда были туги на ухо и тяжелы на язык. Они не желали говорить «по-собачьи», и пленные быстро учились, нутром понимая смысл каждого их окрика. Левкон знал это по себе.