Хозяева плоской Земли - [88]

Тиму Рувидо, моему помощнику и другу. Читать, когда меня не станет.

Написано на нашем фрисландском, чтобы любому грамотею было понятно. Зато когда я вскрыл конверт, выяснилось, что само письмо – точнее, послание – старик старательно вывел по-английски, и это могло означать лишь то, что он хотел, чтобы его последние мысли остались между нами. Вот что я прочитал:

Деньги, что ты найдёшь здесь, твои. Мне они уже ни к чему. Используй по своему усмотрению, но не разбазаривай понапрасну. Пусть они принесут пользу тебе и тем, кого ты любишь.

Ты хороший малый, Тим, и мне искренне жаль, что мы больше не свидимся. Я точно знаю, что рано или поздно это произойдёт, и пока могу, спешу дать тебе последние стариковские наставления.

Прежде всего, отправляйся к Альберту в Окибар. Я оставил у него своё завещание и доверил на хранение остальные деньги. Из завещания вы узнаете, что нашу контору я оставляю своему единственному племяннику – сыну моего брата Кирана, Конраду Кроули, который, как тебе известно, исправно помогал мне издалека все эти годы. В завещании будет одно условие: Конрад должен вступить во владение предприятием в течение года с момента моей кончины. То есть, переехать сюда и взять бразды правления в свои руки. Он тебе наверняка понравится, если я ещё не разучился разбираться в людях. Если же он почему-либо откажется это сделать или не захочет этим заниматься впоследствии, ты сможешь выкупить у него все права на владение. Те деньги, что отданы на хранение, будут поровну поделены Альбертом между Конрадом и тобой, так что в накладе никто остаться не должен. Но я надеюсь на то, что вы подружитесь и будете вместе продолжать наше неплохое, согласись, дело.

И купи от меня что-нибудь памятное и хорошее матери, сестре и Ингрид. Она милая девочка и достойна тебя, можешь не сомневаться.

Извини, если мой уход тебя огорчил или произошёл некстати – тут уж мы не вольны выбирать, как бы ни старались. К тому же, как ты знаешь, я закоренелый эгоист. Когда ты читаешь эти строки, я уже там, где оказываются все, и вижу то, каким образом на самом деле устроен наш мир. Попробую как-нибудь явиться тебе во сне и всё рассказать, но не обещаю. Ты же пока возьми себе мою тетрадь, куда я записывал некоторые свои мысли и наблюдения последнего времени. Будет минутка и настроение, глядишь, прочтёшь, а может и допишешь что…

Всё, хватит, не стану больше отвлекать тебя, мой мальчик, своей стариковской брехнёй. Спеши жить и жить по совести, как ты умеешь. Радуйся тому, что родился на благословенном острове, само существование которого сегодня, в этом повсеместном безумстве, кажется невероятным.

Всегда наблюдающий за тобой,

Твой

Дядя Дилан

Ингрид спросила, почему я плачу. Ответить сразу у меня не получилось. В горле стоял горький кляп, а слёзы застилали глаза и тёплыми каплями скатывались по щекам. Ингрид терпеливо ждала ответа, поглаживая меня по руке. Я поднял взгляд к потолку, словно надеясь увидеть там посмеивающуюся физиономию Кроули. Почему мы закапываем останки людей в землю, но при этом думаем, что их души пребывают где-то наверху? Доски потолка расплывались, и мне показалось, будто лампа, сучки и трещины складываются в многозначный узор. Это был не Кроули. Кроули не было. И больше уже не будет никогда.

– Поехали в город за его завещанием. Он решил отдать всё своему племяннику. Надо с ним связаться.

– Почему не тебе?

– Это ты его спроси. Мне он оставил вот эти деньги и ещё половину того, что хранится у Альберта Нарди.

– Он любил тебя, Тим.

– Слушай, я тут подумал… Ты говоришь, когда ты его нашла, в доме был безпорядок. А могло это выглядеть так, как если бы он почувствовал себя плохо, ну и, скажем, по пути к креслу хватался за книжные полки, смахнул несколько книжек на пол, опрокинул стул? Может, тебе показалось, что здесь кто-то был? Дверь входную он отродясь не запирал.

Ингрид задумалась, но, в конце концов, мотнула головой.

– Если человеку плохо, он не будет идти через весь дом, чтобы добраться до кресла. Он сядет на пол, где стоял, или, в крайнем случае, на ближайший стул. Обстановка, которую я застала, выглядела так, будто тут либо рылись, либо дрались.

Я вытер глаза и ещё раз осмотрелся. Нет, сейчас я мог верить исключительно впечатлениям взволнованной девушки. Передо мной была обычная комната, какой я видел её безсчётное количество раз. Мы вышли в сени. Ничего особенного. Я даже обследовал кресло, в котором его нашли. Никаких следов крови, ничего.

– Похоже, мы напрасно паникуем, – подвёл я неминуемый итог. – Он чувствовал, что уходит. Потому и письмо это написал. Потому и в кресло, подозреваю, сам сел. Он всегда говорил, что мечтает умереть во сне. Должно быть, так и случилось.

За тот день я слишком вымотался, чтобы сразу ехать в город. Тем более ради какого-то племянника, о котором я слышал только его имя и что он живёт где-то в Италии или, как мы её называли, в Этрурии. Ночью мне, действительно, приснился Кроули. Он был тихий и задумчивый. Попыхивал своей трубкой, поглядывал на меня искоса и ничего не говорил. Мы как будто стояли на лужайке перед его домом, сворачивая удочки, которые я перепутал, как тогда, в детстве, когда мы впервые познакомились. Потом Кроули нахмурился, отвернулся и стал уходить. И пошёл он почему-то не домой, а в контору. На пороге остановился, оглянулся, поманил меня рукой. Я поспешил к нему, споткнулся и проснулся. Удивился, что в спальне и в самом деле пахнет его душистым табаком. Кроме Кроули, у нас в деревне никто не курил. Я спустился в горницу. Топилась печь. Наверное, мать заодно спалила в ней остатки его табака, который он имел обыкновение забывать во многочисленных кисетах то тут, то там. Сон не шёл у меня из головы. Не позавтракав, я направился прямиком в контору. Ингрид уже была там, словно специально ждала.