Хозяева плоской Земли - [285]

Вся Фрисландия моментально съёжилась до размеров чуть ли не Тосканы. Нет, конечно, остров был больше, но ощущения, когда мчишь вдоль восточного побережья из Окибара в Рару, точно такие же. Правда, сперва я навестил моего невольного благодетеля, фермера Пааво, которому пришлось старательно изображать на лице равнодушие, когда он увидел, чего лишился по причине недопонимания сути вещей. Конечно, если уж совсем честно, то на получившемся в результате Порше я бы постеснялся раскатывать по той же Тоскане – кое-где ржавчина разъела железо до дыр, краска местами лежала не слишком ровно, а кожаный салон при ближайшем рассмотрении выглядел довольно кустарно – однако на местных жителей мой новый четырёхколёсный друг производил весьма сильное впечатление.

В Рару я первым делом наведался к Альфонду, который отчитался на предмет последних событий в городе и своих наблюдений. К этому моменту я достаточно освоился в языке, чтобы понимать большую часть того, о чём он говорил. Остальное приходилось додумывать или переспрашивать. Главная же идея заключалась в том, что близнецы из города исчезли без следа, а Уитни и тем более «её рыжая подруга» так и не появились. Альфонд был в этом совершенно уверен. Зная, что это важные для нас сведения, он сам проверил слухи и прошёлся по адресам. Слухи не обманывали. Признаться, я Альфонду поверил не до конца, и мы с Фрианой совершили небольшую прогулку по городу под благовидным предлогом того, что она давно здесь не была. Мы прошлись по центру и заглянули на рынок, где нужные нам прилавки, действительно, оказались пустыми. Я же не мог отделаться от ощущения того дня, когда впервые показывал Эмануэле Геную.

Фриана не была её точной копией, фигуры девушек отличались ещё больше, чем лица, но если правы те, кто рассуждают о биополях и аурах, то в этом отношении рядом со мной тогда и сейчас шли близняшки. Я это объяснял тем, что существует такая вещь, как макияж, шмотки и цацки, и если Фриану расчесать, накрасить и переодеть на современный тинейджерский лад, из неё получится бравая итальянка до боли похожая на ту, которая совсем недавно навылет пронзила мою жизнь.

На моей памяти был свеж ещё один случай подобной зеркальной схожести – Кристи-Фабии. Ведь я так доподлинно и не установил, была на той фотографии девятнадцатого века изображена моя покойная ныне – опять же, наверное – знакомая, или это всего лишь трюк из области театрального или кинематографического реквизита.

Главное же отличие Фрианы и Эмануэлы заключалось в моём к ним отношении. Тогда я был излишне осторожен, мнителен и боялся сделать лишний шаг, оправдывая себя соображениями пресловутой морали. Воздух Фрисландии действовал на меня успокаивающе. Я знал, что могу позволить себе раскрепоститься, и если останусь в рамках обычной, понятной всем без лишних законов и указов совести, то никто меня ни за что не осудит. Даже родители Фрианы, которые, как я понимал и чувствовал, переживают за неё гораздо больше, чем она сама. Их мы тоже навестили и даже пожили несколько дней на ферме, где мне мучительно пришлось привыкать к северо-восточному акценту её семейства. Кажется, в грязь лицом я ударил не слишком откровенно, а если и ударил, то все сделали вид, будто не замечают. Это я про мои языковые способности, которые теперь усиленно поддерживались потребностями. Фриана, наслышавшись, как мы общаемся с Тимом, в свою очередь выразила желание выучиться английскому. Или итальянскому, потому что вечерами я акапельно напевал ей при Луне кое-что из неаполитанских песен, и даже в моём отвратительном исполнении она почувствовала всю прелесть языка своих далёких предков.

Если жизненный опыт нас чему-то учит, то я считаю, что научился здоровой скрытности. Нет, я не таился от Фрианы. Я просто не всё ей рассказывал. Честно говоря, не знаю, что меня к этому понуждало – страх ошибиться или нежелание подвергать близкого мне человека опасности лишним для него знанием – однако я, к примеру, объясняя ей наши с Тимом взаимоотношения со старухой Уитни, не стал упоминать про обнаруженную мною тетрадь. Тетрадь эту я сам изучал украдкой, когда был уверен, что мне никто не помешает, и не спешил ставить в известность о своих выводах даже Тима.

А выводы сводились к следующему: передо мной весьма затейливое и по-своему красивое руководство по перемещению между мирами. Как я понял, это были наброски какой-то потрясающей компьютерной игры, надолго опередившей своё время. Правда, когда я впервые решил поделиться этими ассоциациями с Тимом, я сказал, что они напоминают мне эскизы к фантастическим комиксам. Пришлось заодно объяснить, что такое комиксы, поскольку среди книг дяди Дилана ничего подобного отродясь не водилось. Тим в итоге сообразил, о чём речь, однако усомнился. Тогда я решил отдать ему книжку на несколько дней, чтобы он попытался вчитаться в сопроводительные тексты и сделал на их основании собственные заключения. Через несколько дней он мне её вернул и сказал, что нужно возвращаться на Ибини, к саркофагу, потому что если железку не забрал Роналд, она должна быть по-прежнему там. Я возразил, поскольку благодаря моему идиотскому поступку, мы не знали наверняка, была ли она туда положена Уитни и Пеппи в принципе. Тим настаивал. Что касается содержимого тетради, то он оставался при своём мнении: если легенды отражают реальность, то мы имеем дело не с фантастикой. Я попросил уточнить, что он имеет в виду. Тим открыл тетрадь на одном из самых невнятных и наименее детализированных рисунков, изображавших нечто вроде загнутой сетки и прокалывающей её изнутри стрелки. Рисунок сопровождала надпись, которую, как он считал, ему удалось разобрать. Суть заключалась в том, что Купол преодолим физически, если человек готов к этому в своём сознании. Я уточнил, что за Купол он имеет в виду. Он поделился со мной тем, о чём уже давно думал и даже высказывал в дискуссиях с нашими последними туристами, когда меня, к сожалению, не было поблизости. Для пущей точности он даже прихватил из дядиной библиотеки томик Библии, в которой на первых же страницах говорилось о создании богами – Элохимами – нашего мира: