Хождение за три моря - [122]

В Бедери же мЂсяць стоить 3 дни полон. В Бедери же сладкаго овощу нЂтъ. В ГундустанЂ же силнаго вара нЂтъ; силно варъ в ГурмызЂ, да в Катобагряимъ, гдЂ ся жемчюгъ родить, да в ЖидЂ, да в БакЂ, да в МисюрЂ, да в Остани, да в ЛарЂ; а в Хоросаньской земли варио, да не таково; а в Чеготани велми варио; а в ШирязЬ, да въ Езди, в Кашини варно, да вЂтръ бывает, а в Гиляни душьно велми да парищо лихо...»

Все эти сведения нужны Руси, Тайному приказу, в них нет ничего зряшного, ибо они дают представление о стране, которая пока на Руси неведома, ведь общение двух далёких друг от друга многолюдных народов не за горами. А как общаться, не зная языка, обычаев, климата, поведения людей?

Именно по этой причине Хоробрит присматривался к людям, с которыми он шёл в Парват. Чем они живут, в чём видят счастье? У него из головы не выходил встреченный им в Персии пахарь, который всю свою жизнь не покидал своей деревни и был весел, безмятежен, не имея даже рубашки.

А шёл Хоробрит в Парват с людьми из касты бродячих рисовальщиков. Каста была небольшой, около тридцати человек, вместе с женщинами и детьми. Старший в ней был когда-то брахманом, но женился на женщине из шудр, его как нечистого отвергли брахманы и не приняли шудры. Поэтому Хала, так звали его, вынужден был образовать свою касту, позже к нему присоединилось ещё несколько таких же отверженных пар, склонных к рисованию, как и Хала. Глядя на них, трудно было определить, к чему они больше питают пристрастие: к бродяжничеству или художеству.

Путь был долог, потому что рисовальщикам было безразлично, придут ли они в Парвату через неделю или две. Поэтому из Бидара они отправились загодя. Останавливались в каждой деревне, продавали жителям свои картины, рисунки из «Махабхараты» и «Рамаяны», красили в богатых домах стены, изготавливали для предстоящего праздника маски, венчальные веера, фонарики, лепили глиняных кукол. Словом, добывали себе пропитание трудом. Закончив в одной деревне, шли в другую, неся в тючках всю свою утварь: краски, кисти, кувшины, спальные принадлежности. На вечерних привалах, когда наступала прохлада, Хала рассказывал Хоробриту о своей жизни и о своей джати — так называл он касту.

— Джати в Индии очень много — певцы, сказители, танцовщики, музыканты, рисовальщики, кровельщики, кузнецы, горшечники, прачки, каменщики, мелкие торговцы — все, кто не имеет постоянной работы в деревне и не склонен жить в шумном городе, поэтому большая часть джати не оседлы, а бродят от деревни к деревне, от города к городу. Мы привыкли дышать воздухом свободы, проводить время среди полей и лугов, мы отвергаем любое насилие и довольствуемся малым.

— Вы счастливы? — спрашивал Хоробрит.

Приземистый, широкоплечий Хала, имевший огромные губы и уши, напоминающие лопухи, был философом, как и большинство индийцев, поэтому отвечал серьёзно:

— Когда мы имеем работу, то счастливы.

— А если не имеете?

— Не падаем духом, верим: наступят лучшие времена, а вместе с ними и большая радость.

И вы не хотите изменить свою жизнь?

— Нет, — кратко и выразительно отвечал Хала.

— А если власти запретят вам бродяжничество?

— Тогда они должны нас уничтожить. Или к каждому человеку из джати поставить по стражнику. Пойми, мы такими рождены. Нашим родоначальником был бог Вишкарман, он научил моих предков рисовать.

— Почему ваша джати маленькая?

— Ома не всегда была такой. Вишкарман научил нас не только рисовать, но и шить башмаки, работать с кожей. Но позже башмачники и кожевенники выделились из джати и образовали свои. Теперь мы не берём друг у друга даже воды и не допускаем прикосновения.

— Но для чего это нужно?

— Так повелел Вишкарман.

— Хорошо, спрошу иначе: какая польза от запретов?

— Польза есть, — уверенно отвечал Хала. — Например, мы, рисовальщики, никогда не останемся без работы, значит, и без кхичри, потому что нашу работу другим делать запрещено. Тот, кто жаждет рисовать, — а такие ведь есть, верно? — должен разыскать нашу джати и вступить в неё. Конечно, это не распространяется на всю Индию, она слишком велика, а только на нашу округу, где нас все знают. То же и с остальными джати.

— Это я понимаю. Но почему вы не допускаете даже прикосновения?

— Так повелел Вишкарман.

Когда Хала затруднялся ответить на вопрос, он всегда ссылался на богов.

Есть невыразимое очарование в новизне ощущений, когда сладкое онемение от увиденного можно сравнить лишь с райским наслаждением. Нечто подобное испытал Афанасий при виде храмов, когда внезапно из-за туч выглянуло солнце и осветило Парват. Загорелись и заискрились снежно-белые стены, словно глыбы льда, и как бы ожили изображения аватар Вишну, коих, как известно любому индусу, десять. В первом перевоплощении Вишну спасает первочеловека Many, затем превращается в льва, рыбу, черепаху, вепря. При осмотре седьмого перевоплощения — Вишну в облике Рамы — Афанасий почувствовал, как белая птица пролетела мимо, опахнув его холодным ветром, — на него со стены смотрело каменное лицо Ханумана. Тот же венец на голове, те же демонические красные глаза. Они притягивали, и на этот раз взгляд владыки обезьян был грозным.