Хождение Северина во тьму. Пражские призраки - [15]

Северин со Зденкой впервые заглянули в темный закоулок после жаркого дня. Над городом медленно сгущались тучи. И Северин, и Зденка устали, Зденка проголодалась и хотела пить. Северин сам предложил разок зайти к Карле. Он видел рекламные объявления в газетах и слышал, как в конторе обсуждали Миладу. Было еще рано, и ресторанчик пустовал. Только старый Лазарь, успевший напиться, приютился в уголке. Он узнал Северина и кивком приветствовал его. Рядом с ним в зеленом платье сидела Милада и терпеливо выслушивала болтовню старика. Ее ясные глаза со спокойным любопытством осмотрели Зденку и бегло оценили ее спутника. Северин зачарованно уставился на ее худое личико. Он неприятно удивился и испугался, заметив в ресторане букиниста. Теперь же Северин, вдруг преобразившись, тихо сидел за столиком, невольно чувствуя, как при взгляде на Миладу закипает кровь и тяжело стучит сердце. Необычное, до боли знакомое выражение ее глаз не давало ему покоя. Зденка неловко молчала, увидев, как он наморщил лоб, и не двигалась, стараясь его не потревожить. Лишь когда в зал вошла Карла и обрадованно пожала ему руку, Северин встрепенулся и пришел в себя. Карла села на диван с ним рядом и шепотом заговорила о Лазаре. Каждый вечер, закрыв лавку, он приходил в ресторан и напивался. Но никогда не оставался надолго. Как только первые посетители начинали собираться после театральных представлений, он шел домой.

Еще Карла рассказала, что иногда он, пьяный, принимался говорить несуразицу и плакать. Не раз складывал он руки, как птица, пытающаяся взлететь, и каркал вороном. А затем снова начинал звать свою дочь…

Северин побледнел. Перед глазами встал давешний вечер, когда он в темном переулке встретил еврейку и бежал от нее в испуге. Он уже позабыл ее слова, но задрожал при воспоминании о ее бесформенном, искаженном беременностью теле. Северин поднялся и подошел к пьяному букинисту.

— Добрый вечер, Лазарь! — сказал он. — Как поживает Сюзанна?

Его голос срывался от страха, он был сам поражен, что нашел в себе храбрость спросить такое.

Старик уставился в стакан и даже не поднял голову.

— Сегодня вернулась из больницы…

Последовало долгое молчание. Все три женщины обменялись взглядами и затаили дыхание.

— Ребенок-то помер, господин Северин… совсем он мертвенький…

И Лазарь захохотал, а по его впалым щекам побежали слезы.

3

Чем ближе подступал конец лета, тем прекраснее и нежнее оно становилось. Каждый день небо раскидывало свой безоблачный полог, но солнце уже не пекло. Северин проводил отпуск в городе. До полудня он бездумно слонялся по улицам, и эти прогулки приносили ему наслаждение, о котором он так долго мечтал. Унылые годы молчаливого, отупляющего конторского труда чудесным образом уступили место настроению, какое бывает лишь на школьных каникулах; мысли о бедной, потраченной на рутину жизни улетели, подобно тонким паутинкам, вместе с воспоминаниями о последней зиме. Просыпаясь рано утром, Северин потягивался всем телом и еще час нежился в постели. Лениво глядя на узор, нарисованный на дверях солнечными лучами, пробивающимися сквозь ткань занавесок, он чувствовал, что душа его освободилась от бремени. Затем он умывался и выходил из дома. Поднимался на холм, откуда были видны Виноградские шанцы и Нусле за ними. Новые, кипенно-белые постройки сверкали на солнце, воздух полнился гулом далеких поездов. Где-то поблизости был маленький, заброшенный сад из детства Северина: там он собирал камешки и улиток, а весной любовался одичавшим газоном, пестревшим маргаритками. Рядом с Виноградской больницей огромной коричневой луковицей поднимался купол церкви у Карловой площади, а на другой стороне, за Нусле, в полях Панкраца стояла новая водонапорная башня, и Северину казалось, что кто-то вырезал эту картинку из книги, некогда принадлежавшей ему. Прозрачность утра отражалась в крышах домов. Пел фабричный гудок, и его меланхоличный голос еще долго звучал в ушах необычной монотонной музыкой.

В эти утренние часы Северин впервые ясно понял, насколько многолика городская жизнь. Рядом, вокруг, позади тянулись тысячи улиц, а когда он поднимался с другой стороны холма, то видел Влтаву, текущую мимо Вышеградской крепости, и яркие солнечные блики горели огнем на ее волнах. В осыпающихся бойницах крепостных стен росла трава. Северин вернулся мыслями в тот вечер, когда беспокойство притупило сознание и он, обуянный страхом и недобрыми предчувствиями, застыл в лабиринте домов. Но сейчас преображенный город, сверкающий омытыми утренним светом башнями, казался прекрасным и манил своими чудесами.

По пути домой Северин часто заглядывал в открытые двери церкви. С того вечера в Мала Стране его тянуло побыть в темноте бокового алтаря, где в нишах застыли статуи с серьезными лицами, а в красном стекле мерцал неугасимый огонь. Он садился на скамью и замирал на четверть часа. В это время в церковь мало кто заходил, разве что одинокая старушка тенью шаркала по плитам пола. Северин вбирал в себя тишину с жадностью человека, долго прожившего среди шума. В сумраке избранного им укрытия плавным потоком текли мысли, увлекая сердце в загадочный, как в детстве, мир. Словно во сне, перед глазами проплывали видения утра, и в полутьме он смотрел на волны Влтавы и низкие фронтоны Градчан, прислушиваясь к пению гудков в долине. Случалось, он приходил в себя от шороха: какая-нибудь женщина, тихонько подошедшая, пока он был погружен в мечтания, опускалась на колени для молитвы. И тогда он, волнуясь, оборачивался и пытливо вглядывался ей в лицо.