Хождение по трупам - [29]

Галлюцинация? Может, зеленые черти появились, пришли побеседовать со мной, посоветовать пить побольше, чтобы они почаще составляли мне компанию? Но сигары курить галлюцинациям не идет — слишком материально это для них.

“А может, Кореец? — мелькает спасительная мысль. — Кому еще?” А голос я не разобрала спросонья. Хочу спросить: “Это ты, Юджин?” — но в горле сухо, и ком стоит. А этот молчит, и, видимо, это совсем не тот, о ком я думаю.

А значит, сон был в руку — значит, это откуда-то взявшийся Ленчик, решивший не дожидаться нашей встречи или расслабивший меня специально, намереваясь появиться неожиданно и завершить наше знакомство. Даже не приходит в голову, что ему сначала от меня нужны деньги, а потом уже моя жизнь, — и почему-то уверена, согласно своему сну, видимо, что у него пистолет в кармане, а может, и в руке уже, и сейчас все кончится.

И отмечаю только, что этого я совсем не боюсь. Это странно, и я копаюсь в себе под его молчание, вяло рыщу дрожащими руками в том хламе, который свален сейчас в моей не очень хорошо соображающей голове, в заржавевших от пьянства и кокаина винтиках и колесиках, и пытаюсь понять, что там заело. Но все они в порядке вроде, функционируют исправно, с поправкой на состояние, — по крайней мере знаю, кто я, и где я, и что происходит в моей жизни. Так почему же я не боюсь хоть чуть-чуть? Потому что не протрезвела? Нет ни малейшего сомнения в том, что заснула я, прилично накачавшись, и, хотя сейчас вроде не пьяна, поразительной трезвостью мысли тоже не отличаюсь. Но дело не в этом. В чем же тогда — нечего терять разве? Молодость, красоту, богатство, будущее — не жалко?

Странен такой внутренний монолог, когда в комнате сидит чужой человек-полуневидимка, лица которого не разглядеть в этом мраке, как ни старайся. Но я тем не менее продолжаю, словно его и нет здесь, — представляя, что это как бы мое право на последнее желание перед смертью, на последнее слово, и он мне его дарует и потому молчит. И говорю себе немного удивленно, что нет, и вправду ничего не жалко — жалко только, что не успела все же разобраться с Ленчиком, хотя и пыталась, жалко, что этот пидор добрался до меня раньше, чем я до него, жалко, что не успела расплатиться за Яшу и Корейца, да и вообще жалко проигрывать после стольких усилий. Но я ведь знала, что рано или поздно все кончится — забыла об этом на год с лишним и снова вспомнила, когда убили Яшу. Так что..

Шарю рукой по столику у постели — и, обнаружив какую-то емкость, запускаю в нее пальцы, нащупывая полурастаявшие кусочки льда. И когда один из них оказывается в моем рту, смачивая горло, растапливая ком и возвращая дар речи, сразу становится легче и осознанней, и той же рукой нажимаю на кнопку, находящуюся в стене в пределах досягаемости. Шторы разъезжаются, впуская в комнату свет, и постепенно проявляется все, как на опущенной в раствор фотографии, — и проявляется совершенно незнакомое лицо метрах в десяти от меня. На первый, беглый взгляд ничем вроде не примечательное — и, видимо, последнее лицо, которое я вижу в свей жизни. Не могу сказать, что хотела бы в такой момент увидеть какого-нибудь голливудского красавчика или, не дай бог, глуповатую Мону Лизу, — да и какая разница, какое лицо у этого человека, важно, зачем он пришел.

А он все молчит. Было бы это кино, он бы сейчас пытался своим молчанием вселить в меня ужас и готовился бы, уничтожив меня морально, произнести заученный наизусть обвинительный монолог. А у меня под подушкой оказался бы пистолет, и я выхватила бы его в тот момент, когда он заканчивает речь, — в кино всегда в решающий момент говорят слишком долго, вместо того чтобы сразу стрелять, — а он бы выхватил свой. И один из нас выстрелил бы чуть быстрее — кто именно, это уже сценарий бы определил, по которому один из нас был бы плохим, а другой — хорошим. Но в кино все проще, а в жизни все непонятней, ну а в этой игре, из которой я выйду сейчас, хэппи-энды случаются редко, если вообще бывают. Добро побеждает зло на каком-то этапе, но в итоге само оказывается побежденным — хотя, с другой стороны, такие категории, как добро и зло, здесь отсутствуют в ярко выраженном виде, уж слишком они перемешаны.

— Какого черта вы здесь делаете и кто вы, черт возьми, такой? — спрашиваю так же киношно и почему-то, как это ни смешно, жду в ответ такой же голливудской реплики: “Я твой самый страшный кошмар”. Но этот то ли кино не смотрит, то ли актер хреновый, потому что говорит в ответ:

— Пришел, чтобы побеседовать с вами, Олли. Вы же не отвечаете на звонки. Что мне, по-вашему, оставалось делать?

— И о чем ж вы хотели побеседовать? — спрашиваю с меньшей уверенностью в голосе, потому что наконец понимаю, что это не Ленчик и не его человек, это вообще американец, говорящий на чистом, без акцентов и примесей, языке.

— О Джиме Ханли — моем партнере…

— О ком? — переспросила, думая, что ослышалась.

— О Джиме Ханли. Я Рэй Мэттьюз, партнер Джима, — вспомнили, мисс?

Не поверишь — со мной чуть истерика не приключилась, приступ нервного смеха. Я-то решила, что это киллер пожаловал и сейчас нажмет на спусковой крючок — и готова была к тому, чтобы достойно принять смерть. А это частный детектив оказался — наглый, надоедливый тип, утомивший мой автоответчик, и теперь вот пробравшийся каким-то образом в охраняемый забором, решеткой и камерами дом, и спрашивающий с сарказмом, помню ли я его.