Хождение к Студеному морю - [66]

Белый шторм. Промысловик

Дни становились все короче, а тени все длиннее. В лучах солнца больше света, чем тепла. Осень подкрадывалась исподволь. Еще не ударили настоящие морозы, но утренники начали выбеливать траву, обрамлять берега тонким прозрачным ледком. Покраснели крохотные листочки полярной ивы. Примерили рыжий наряд березки. Янтарем налилась хвоя лиственниц. Порывы ветра срывали ее и золотили Индигирку. Пропал комар, два месяца не дававший покоя всем обладателям крови. И, наконец, самый верный признак осени – начали хоркать, готовясь к битвам за важенок, быки.

Дней через десять в воздухе запахло снегом. И точно – в одну из ночей тундра преобразилась до неузнаваемости. Стала белой, мягкой и пушистой. Так в одночасье пришла, чтобы властвовать долгих восемь месяцев, зима.

К этому времени Корней заготовил столько пластин юколы и вяленого мяса, что Омолой, уезжая на выставку в Анадырь, пошутил: «Как повезешь? Две нарты надо».

Еще до снега возвратился с сыновьями Егоркан. Он был доволен кочевкой: все новорожденные олешки выжили и подросли, стадо набрало вес.

Корней планировал выехать сразу, как только лед скует озера и реки, но Егоркан отговорил:

– Нехорошо уезжать без отца. Обидится.

Омолой вернулся счастливый и радостный. Его работы отметили грамотой и отправили в Москву на ВДНХ, и даже вручили крайне полезный приз – новенький сияющий латунным бочонком примус.

В утро отъезда старый юкагир первым делом попросил Корнея положить нарты на бок. Когда он исполнил эту странную просьбу, принес ведро с водой и, окуная в нее кусок оленьей шерсти, промазал полозья. После того как вода заледенела, прошелся еще раз. Когда нарты загрузили, обошел, придирчиво проверяя, надежно ли уложены мешки.

Груза и вправду набралось изрядно. В основном корм для собак. В отдельном тюке палатка, меховой спальник. Боеприпасы и всякая необходимая в дороге мелочь в тулуне – хорошо прокопченном кожаном мешке, подаренном Егорканом. Ружье и топор засунуты под обвязку.

Закончив осмотр, Омолой произнес, довольно улыбаясь:

– Молодец! Хорошо делал!

Затем подошел к Борою и, наклонившись, поцеловал его в прохладный нос. Лицо юкагира было спокойно, но глаза на мокром месте.

Пообнимавшись до хруста костей со стариком и Егорканом, Корней сел на передок нарты и скомандовал: «Подь, подь!»

Засидевшиеся собаки взяли с места охотно и, подбадривая друг друга лаем, помчались навстречу разгорающемуся дню и сыплющимся с неба кристалликам изморози. Нарта на «ледяном ходу» легко катилась по искрящемуся от солнца белому покрову, оставляя за собой клубы снежной пыли.

Корней то и дело оглядывался. Две темные фигурки рядом с конусом чума махали рукой, пока упряжка не скрылась из виду. Прожив с юкагирами больше трех месяцев, скитник полюбил этих добрых, с открытой душой людей.

Полулежа в теплой кухлянке с непродуваемой камлейкой поверх, Корней держал курс строго на восток, временами проверяя себя по компасу, подаренному капитаном «Арктики». Вокруг абсолютное безмолвие, над головой чистое небо, впереди восемь полных сил собак. Из-под их лап в Корнея летят комочки снега. Ресницы, брови и борода путника от дыхания быстро покрылись инеем, и он все больше становился похожим на Деда Мороза.

Бодро бежит упряжка по белой равнине с редкими невысокими холмами. На подъемах Корней ободряюще гикает и, отталкиваясь ногой, помогает собакам. Ветра успели не только уплотнить снег, но и образовать на продуваемых участках жесткие островерхие гребни – заструги, резко бьющие по полозьям. От этих многочисленных ударов Корнею казалось, что позвоночник вот-вот рассыплется, а голова оторвется. Поэтому, завидев очередные заструги, притормаживал лаек, «бороня» снег остолом.

Зато на ровных участках можно было расслабиться и получать удовольствие от езды. В такие минуты Корнею представлялось, что кроме него и упряжки в мире ничего не существует, а он невесомо летит между небом и тундрой.

Выехав на обширную, без застругов марь, скитник от радости даже запел. Собаки откликнулись на хорошее настроение хозяина веселым повизгиванием и прибавкой скорости. Плавное покачивание нарты, ровное шуршание полозьев, поскрипывание кожаных креплений убаюкивали, и Корней время от времени задремывал. Выныривая из забытья, сверял направление движения по компасу и всякий раз убеждался в том, что Борой четко держит заданный курс.

За день успели пройти километров тридцать. Мало, но в начале пути всегда так. В последующие дни суточный ход возрос. В первый же вечер Господь одарил его красивым, почти на все небо, северным сиянием.

Для ночевки Корней старался выбирать гривки с темными ежиками ивняка: в них всегда можно было наломать веток для костерка. Если ветер был сильным, не ленился, строил укрытие: нарезал кирпичи из слежавшегося снега и складывал из них невысокую полусферу, оставляя в куполе отверстие для вентиляции. Для низа шли более крупные, для верха поменьше. Второй и последующие ряды укладывал с легким наклоном внутрь. У основания вырезал небольшой проход, чтобы можно было вползти (очутившись внутри, заваливал его снегом).

Все строительство занимало около часа. Конечно, палатку поставить быстрее, но крепить растяжки сложно, и при сильном ветре скаты хлопают так, что не поспишь. К тому же в снежной хижине теплей, чем в палатке. Если поблизости имелся глубокий сугроб, Корней просто выкапывал в нем пещеру. Нарты на всякий случай ставил так, чтобы утром даже без компаса можно было определить направление, по которому ехали.