Хождение к Студеному морю - [104]

– Как так – не курю?

– Вера не позволяет.

Обрадованный зверобой быстро сунул пачку в карман и с наслаждением затянулся.

– Откуда и куда едешь?

– Сейчас из Лаврентия, а еду в Уэлен. По пути хочу посмотреть, как живут настоящие чукчи.

– Гаврила! – окликнул бригадир атлетически сложенного парня, несшего на плече мешок с рыбой, и продолжил что-то по-чукотски. А повернувшись к Корнею, сказал:

– Пошли, покажу как живем.

Тем временем Гаврила, подойдя к корнеевским собакам, высыпал им полмешка рыбы.

Белая арка оказалась китовой челюстью. Под ней мясная яма, прикрытая огромной китовой лопаткой. Хозяин открыл дверь. (Ручка двери была из моржового бивня.)

– Заходи!

Яранга представляла собой шатер из тюленьих шкур, натянутых на каркас, вертикальный в нижней части, конусообразный в верхней. В центре дымовое отверстие. Основа для нижней части яранги деревянная, а верхняя из китовых, уже сильно прокопченных ребер. За счет того, что стены на высоту человеческого роста вертикальны, яранга, при одинаковом диаметре основания, вместительней чума. Одно плохо – в ней довольно дымно. (В чуме, благодаря конусообразной форме, дым лучше вытягивается.)

Внутри два помещения: чоттагин и меховой полог. Чоттагин – холодная часть жилища. В нем горел костерок, над которым посипывал чайник, а рядом, на гудящем голубым пламенем примусе[106], стояла большая кастрюля с аппетитно пахнущим варевом. В центре яранги на крючках две керосиновые лампы. Повсюду висят связки сушеной рыбы.

На приспособленной под стол еще одной китовой лопатке – два железных подноса. На одном гора вареного мяса, на другом – рыбы. Рядом пучки дикого лука, лепешки, алюминиевые кружки и две бутылки спирта. Хозяйка хорошо подготовилась к встрече мужа и членов его бригады.

Земляной пол застелен моржовыми шкурами. Они хорошо защищают от холода вечной мерзлоты и с них легко сметать мусор щеткой из китового уса.

Переодевшись, подошли и расселись на китовых позвонках, застеленных оленьими шкурами, остальные члены бригады.

Выпили, закусили. Мясо ели, отрезая ножами прямо у губ. Корней ел, как привык – откусывал мясо зубами. Увидев это, бригадир протянул ему острый узкий нож:

– Зубами рвут мясо собаки, у человека нож есть.

Управившись с едой, Корней по просьбе хозяина рассказало своем путешествии, о гостеприимстве юкагиров-оленеводов.

– Легко быть гостеприимным, когда еда вместе с тобой ходит. Наши оленные чукчи тоже хорошо живут. Голода не знают. У них одна забота – волков отгоняй. А наша еда в море. Чтобы добыть ее, байдару сделай, шкурами обшей, карабин, огнеприпасы купи. Тюленя выследи, застрели, из воды вытащи. Если море в сплошных льдах, месяцами его не видишь. Тогда варим лохтачьи шкуры, соскабливаем со стенок бочек остатки жира, выковыриваем в ледниках примерзшие кусочки.

– Что же сами тогда оленей не заведете?

– Пошто нам кочевая морока? Ярангу разбирай, собирай. Она такой теплой, как у нас, никогда не будет.

Беседа шла в табачном дыму – чукчи все поголовно курили. Что интересно, кашляя, они прикрывали рот левой рукой, а не правой: чтобы при рукопожатии не передать микробы.

Выпили еще. Захмелевший Гаврила, поерзав на «стуле», неожиданно запел ровным чистым голосом:

– Ой мороз, мороз! Не морозь меня…

– Красиво поешь! Проникновенно, душевно! – похвалил Корней.

Польщенный юноша покраснел:

– Люблю русские песни. Они такие распевные. Столько в них чувства, и слова хорошие.

«Какие на Севере удивительные люди, – не уставал восхищаться скитник. – Живут там, где под ногами вечная мерзлота, а зимой промерзает и все остальное; не растет ни картошка, ни рожь, армады кровососов залепляют глаза и рот, не дают дышать. Но при этом они довольны жизнью и даже песни поют».

* * *

Ехать Корней старался по берегу. Во время «короткой» воды – отлива – дно обнажалось, и он набирал полный котелок полюбившихся крабов. Вечером, отварив их в морской воде, лакомился бело-розовым нежным мясом.

Как-то из-за увала вышел небольшой бурый медведь. Он то рылся в водорослях в окружении многочисленной птичьей братии, то ворочал камни в поисках затаившейся на время отлива живности. Обнаружив выброшенную на берег нерпу, тут же принялся потрошить ее. Услышав звук приближающейся упряжки, подслеповатый зверь привстал на задние лапы и устремил угрюмый взгляд глубоко посаженных глазок в сторону источника шума. Стоило ветру донести запах собак и человека, как он пустился наутек, подпрыгивая, будто мячик. Собаки протухшую нерпу есть не стали.

Яранги береговых чукчей стояли почти в каждой бухточке. Возле них бочки с керосином, соляркой. Пустые уже приспособлены для хозяйственных нужд: кто-то сделал железную печь, кто-то коптильню, кто-то хранил в них продукты – в бочках они недоступны грызунам.

Весть об одноногом русском, прошедшем в одиночку не одну тысячу километров, быстро облетела побережье, и неизбалованные встречами с новыми людьми чукчи собирались послушать и поглядеть на отважного путешественника.

Встречи с местными жителями Корнею нравились, но от предложений ночевать в яранге он вежливо отказывался: предпочитал спать у моря. Разводил на берегу костерок и, удобно устроившись в спальнике, любовался под ритмичный рокот прибоя, нежными красками северного заката. Пил чай. Подолгу завороженно смотрел, как волны гоняют мелкие камушки, стараясь перетереть их в песок.