Хорошо посидели! - [111]

Появились местные «сучьи» главари, покровительственно принявшие вновь прибывших «под свою высокую руку». И вдруг из задних рядов раздался условный свист. Собравшиеся для встречи вновь прибывших местные «суки», ничего не ожидавшие и растерявшиеся, были мгновенно окружены, избиты, связаны. Заранее сколоченные Белоцерковским «штурмовые группы» рассыпались по зоне — кто в бараки, кто в столовую, кто в баню, кто в хлеборезку. Повсюду шло выявление «сук». Всех их сволокли к одному из бараков.

Часовые, заметившие с вышки драки, происходившие в зоне, дали несколько выстрелов в воздух. Надзиратели и прибежавший на вахту начальник лагпункта что-то кричали с крыльца вахты, ведшего в зону. Однако спуститься вниз никто из них не решался. Да это было бы и бесполезно. Усмирять бунты заключенных внутри лагерных зон с помощью оружия могли только специальные дивизионы внутренних войск НКВД, численность и огневая мощь которых исключала возможность их разоружения заключенными. Лагерному начальству и надзорсоставу входить в зону с оружием строжайше запрещалось. Короче говоря, лагпункт оказался захваченным ворами из харьковского этапа.

Белоцерковский и его приближенные подробно выспрашивали у заключенных лагпункта о том, как тут «погуляли» «суки», обо всех случаях расправ и насилия. Допрашивали и самих «сук», выбивая из каждого признания в преступлениях против «воров в законе» в течение всей их тюремно-лагерной жизни.

На другой день в одном из бараков состоялся суд над «суками». Им предлагали покаяться и вновь принять воровской закон. Это снизило бы меру наказания. Четверо «сучьих» главарей гордо отказались каяться. Их приговорили к смерти через отрубание головы. Здесь же, в бараке, были поставлены четыре плахи — чурбаки для колки дров. Четырех приговоренных, со связанными за спиной руками, кинули на колени перед плахами. Головы легли на плахи, и вверх взлетели четыре остро наточенных топора. Стук ударов и падающих на доски пола голов был заглушен громкой музыкой. Крики ужаса, вырвавшиеся из толпы связанных «сук», ожидающих наказания, заглушить не удалось. Все они громко каялись, молили о пощаде, клялись загладить свою вину любым способом, каким только им прикажут. «Справедливый суд» смилостивился. Раскаявшимся была сохранена жизнь. Однако в назидание себе и всем другим «сукам» им было велено, чтобы каждый сам или с посторонней помощью — либо своих же товарищей, либо «порядочных людей», то есть кого-либо из присутствующих воров, — сломал себе правую руку. Делалось это либо умелым ударом палки, либо каким-то образом с помощью двух палок, между которыми зажимали и ломали руку. Дикий крик, плач, стоны изувеченных смешивались с веселым хохотом зрителей.

К великому моему счастью, сам я этого не видел. Зато рассказов о кровавых днях на Мостовице слышал множество. На нашем 2-м или, как его еще называли, Комендантском лагпункте перебывало много политических, бывших в те дни на Мостовице.

Их рассказы потрясали. Под их впечатлением я написал целую небольшую поэму — «Воровской суд». Не мне судить о ее поэтических достоинствах. Но то, что она является подлинным документом того времени — это несомненно.

Воровской суд

(Полубыль) [19]

Как-то в нашу зону

Завели колонну.

— Эй, вы кто?

Откуда вас понавезли?

— Мы из мест различных,

Дальних и столичных

Изо всей России,

Матушки-земли.

С лесопунктов вьюжных,

До каналов южных,

От морей восточных

До северных морей

Возят нас бесплатно

Туда и обратно —

Словом, мы блатные

Из разных лагерей.

Слышно, в вашей зоне

Блатные в загоне?

Слух идет, что «суки»

Одолели вас?

Что ж, давайте сразу

Выведем заразу,

Фарш из них нарубим,

Пустим кровь на квас!

Тишина в бараке,

В плотном полумраке

Три свечи на стенах

Тенями трясут.

Судит двадцать «ссученных»,

Связанных и скрученных,

Наш блатной, суровый,

Справедливый суд.

Отвечайте, «суки»:

Жизнь иль смерть и муки?

Если жизнь — клянитесь

Вновь принять закон.

Для возврата чести

По паре «сук» повесьте.

Ну, а не хотите —

Головы на кон!

Четверо сказали:

— Нет, мы завязали

И навек порвали

Воровскую нить.

Мировой не ждите,

Силы есть — судите.

Ваша нынче сила.

Можете казнить.

Головы на плахе,

Топоры в размахе.

Три гармони разом

Дружно разлились

В громовую пляску,

Чтоб не слышно хряску,

Чтоб с веселым звуком

Жизни порвались.

Вот и совершилось.

Разом отвалилось

С легким стуком на пол

Четыре головы —

«Сук» отныне в мире

Меньше на четыре.

Справедливо судим,

Хоть и без Москвы.

Гул и шум в бараке,

В плотном полумраке

Свечи, догорая,

Тенями трясут.

Обсуждают воры

Казнь и приговоры,

Хвалят свой кровавый

Справедливый суд.

С лесопунктов вьюжных

До каналов южных,

От морей восточных

До северных морей

Весть единым духом

Разнесется слухом

Меж больших и малых

Наших лагерей.

1952 г.

Русский характер

Прежде чем начать рассказ об одном совершенно невероятном случае, считаю полезным объяснить читателю, почему я выбрал для своего рассказа такое уже использованное большим писателем название.

Много, очень много самых разнообразных рассказов из уже написанных, а также из тех, которые еще будут написаны, можно было бы (и можно будет) с полным основанием озаглавить именно так — «Русский характер». И это понятно, ибо русский характер весьма многогранен по своей сути, а значит, и в своих проявлениях. Вместе с тем, рассказы, так названные, должны, на мой взгляд, изображать ту или иную неповторимую черту именно русского характера. В противном случае будет показан какой-то общелюдный, что ли, повсюду возможный характер. К сожалению, случилось так, что слова «русский характер» оказались в заглавии рассказа о поступке, ни с какой стороны не характерном, а скорее, просто странном для человека любой национальности. Речь идет о рассказе Алексея Николаевича Толстого. Что ж, «и на старуху бывает проруха». Таковы уж были обстоятельства жизни этого выдающегося писателя. Приходилось ему, и не однажды, выполнять социальный заказ. Иногда «спущенный сверху» в прямой форме («Иван Грозный», «Хлеб»), иногда «спущенный» самим временем, подступивший, так сказать, из собственного нутра, по причине вполне естественного желания соответствовать зову времени. И как, в самом деле, можно было писателю не откликнуться не только публицистическими выступлениями, но и в художественной форме на величайшую народную трагедию, сопряженную с величайшим народным подвигом, какой была Великая Отечественная война?! Но великая побудительная причина не принесла в данном случае адекватного результата. Рассказанная А. Н. Толстым история — от начала до конца была автором сочинена в худшем значении этого слова, искусственно выстроена, без соотнесения с подлинной жизнью.