Хорошо! - [9]

идущими

               трамваями.

В пальбу

               присев

                          на корточки,

в покой

            глазами к форточке,

чтоб было

                 видней,

я

   в комнатенке-лодочке

проплыл

              три тыщи дней.

12

Ходят

          спекулянты

                             вокруг Главтопа.

Обнимут,

               зацелуют,

                                убьют за руп.

Секретарши

                   ответственные

                                          валенками топают

За хлебными

                     карточками

                                       стоят лесорубы.

Много

          дела,

мало

        горя им,

фунт

        — целый! —

первой категории.

Рубят,

          липовый

чай

      выкушав.

— Мы

          не Филипповы,

мы —

         привыкши.

Будет

          обед,

                   будет

                             ужин,—

белых бы

                вон

                      отбить от ворот.

Есть захотелось,

                           пояс —

                                       потуже,

в руки винтовку

                          и

                             на фронт.—

А

    мимо —

незаменимый.

Стуча

          сапогом,

идет за пайком —

правление

                 выдало

урюк

         и повидло.

Богатые —

                  ловче,

едят

        у Зунделовича.

Ни щей,

             ни каш —

бифштекс

                с бульоном,

хлеб

        ваш,

полтора миллиона.

Ученому

              хуже:

фосфор

             нужен,

масло

          на блюдце.

Но,

     как на́зло,

есть революция,

а нету

          масла.

Они

       научные.

Напишут,

                вылечат.

Мандат, собственноручный,

Анатоль Васильича.

Где

      хлеб

              да мяса́,

придут

           на час к вам.

Читает

            комиссар

мандат Луначарского:

«Так…

          сахар…

                      так…

                              жирок вам.

Дров…

           березовых…

                               посуше поленья…

и шубу

            широкого

потребленья.

Я вас,

          товарищ,

                         спрашиваю в упор.

Хотите —

                берите

                            головной убор.

Приходит

                каждый

с разной блажью.

Берите

           пока што

ногу

       лошажью!»

Мех

       на глаза,

как баба-яга,

идут

        назад

на трех ногах.

13

Двенадцать

                   квадратных аршин жилья.

Четверо

             в помещении —

Лиля,

         Ося,

                я

и собака

              Щеник.

Шапчонку

                взял

                        оборванную

и вытащил салазки.

— Куда идешь? —

                              В уборную

иду.

       На Ярославский.

Как парус,

                шуба

                         на весу,

воняет

           козлом она.

В санях

             полено везу,

забрал

           забор разломанный.

Полено —

                тушею,

тверже камня.

Как будто

                вспухшее

колено

           великанье.

Вхожу

           с бревном в обнимку.

Запотел,

              вымок.

Важно

          и чинно

строгаю перочинным.

Нож —

           ржа.

Режу.

         Радуюсь.

В голове

              жар

подымает градус.

Зацветают луга,

май

       поет

               в уши —

это

      тянется угар

из-под черных вьюшек.

Четверо сосулек

свернулись,

                    уснули.

Приходят

                люди,

ходят,

          будят.

Добудились еле —

с углей

            угорели.

В окно —

               сугроб.

                           Глядит горбат.

Не вымерзли покамест?

Морозы

            в ночь

                       идут, скрипят

снегами-сапогами.

Небосвод,

                 наклонившийся

                                          на комнату мою,

морем

          заката

                    облит.

По розовой

                  глади

                            моря,

                                     на юг —

тучи-корабли.

За гладь,

               за розовую,

бросать якоря,

туда,

        где березовые

дрова

          горят.

Я

   много

             в теплых странах плутал.

Но только

                в этой зиме

понятной

               стала

                         мне

                               теплота

любовей,

               дружб,

                          и семей.

Лишь лежа

                  в такую вот гололедь,

зубами

            вместе

                        проляскав —

поймешь:

                нельзя

                           на людей жалеть

ни одеяло,

                 ни ласку.

Землю,

            где воздух,

                              как сладкий морс,

бросишь

              и мчишь, колеся,—

но землю,

                с которою

                                вместе мерз,

вовек

         разлюбить нельзя.

14

Скрыла

             та зима,

                          худа и строга,

всех,

        кто на́век

                       ушел ко сну.

Где уж тут словам!

                               И в этих

                                             строках

боли

         волжской

                         я не коснусь.

Я

   дни беру

                  из ряда дней,

что с тыщей

                    дней

                            в родне.

Из серой

               полосы

                            деньки,

их гнали

              годы-

                       водники —

не очень

              сытенькие,

не очень

              голодненькие.

Если

         я

            чего написал,