Хороший немец - [15]

— Эй, Томми, — сказал Рон, — сделай одолжение. Остынь. Жалобы здесь принимаю я.

— И что ты для меня сделаешь?

Но настроение ушло, уступив место какой-то неловкости, и даже Рону больше не хотелось забавляться.

— Да уж, это было мило, — сказал он Берни. — Нам, знаешь ли, приходится с ним уживаться.

Берни оторвал взгляд от своей тарелки.

— Извини, — сказал он, все еще раздраженно.

Рон сделал глоток и посмотрел на Томми:

— Кажется, он во всех выявляет лучшее.

— Мелкая рыбешка, — сказал Берни, подражая Бреймеру. — Это кто же?

— Все, кроме Геринга, — сказал Томми.

— Мелкая рыбешка, — повторил Берни. — Вот, например. — Протянув руку к кипе папок, он вытянул несколько желто-оранжевых листков. — Отто Клопфер. Просится водителем. Имеет опыт работы. Говорит, что во время войны водил грузовик. Только не говорит, что за грузовик. Одну из передвижных установок, как выяснилось. Выхлопная труба шла прямо в фургон. Загружали туда по пятьдесят, шестьдесят человек, а старый Отто гонял двигатель, пока все не подыхали. Мы узнали, потому что он написал своему начальству. — Берни показал письмо. — Выхлопной газ накапливался слишком долго. Он рекомендовал уплотнить трубы, чтобы дело шло быстрее. Люди паниковали, пытались выбраться. Он боялся, что они повредят грузовик.

Опять наступила тишина, на сей раз до того недвижная, что вокруг Берни, казалось, даже воздух застыл. Он посмотрел на еду и оттолкнул ее.

— Блядь, — выругался он, сконфуженный. Встал, собрал папки и вышел.

Джейк уставился на белую скатерть. Он слышал, как старик тихо мыл тарелки, потом приглушенный скрип стульев. Мюллер и другие офицеры ВА встали. Томми затушил сигарету в пепельнице.

— Ну, у меня еще партия в покер, — сказал он, на этот раз тихонько. — Ты идешь, Джейк? Там все будут.

Изменчивая игра в войну все продолжалась. В палатках для прессы полно дыма, раздолбанные пишмашинки, неизменные шлепки карт.

— Не сегодня, — сказал Джейк, глядя в стол.

— Пошли, Рон. Деньги прихвати. — Он встал, затем повернулся к Джейку. — Если куда-то пойдешь, бери с собой оружие. Вокруг полно русских. Когда они напьются, тут начинается сплошной Додж-сити.[28]

Но эти будут буянить, толпами шляться по улицам, предупреждая о себе своим весельем. А внезапно нападают из темноты другие — те, что тенью скользят средь руин.

— Куда поехал Бреймер? — спросил он Рона.

— Понятия не имею. У меня дневная смена. Надеюсь, с какой-нибудь красоткой кувыркается.

— А говорите — наказание немцев, — сказал Томми, и затем они оба тоже ушли, и Джейк остался в тихой комнате один. Он налили себе еще вина. Старик вернулся и, недоуменно посмотрев на Джейка, принялся опустошать пепельницы и тщательно выпрямлять окурки, складывая их на отдельную тарелку. Оккупационная валюта.

— Еще чего-нибудь желаете? — спросил он по-немецки, сметая крошки со скатерти.

— Нет, я допью это.

— Битте, — ответил старик, вежливый, как официант в «Адлоне», и ушел.

Джейк закурил. Курил ли Отто Клопфер в кабине, пока гонял мотор, прислушиваясь к грохоту за спиной? Они, должно быть, кричали, отчаянно колотя по фургону. А он сидел, уперев ногу в педаль газа. Как они могли дойти до такого? Все вопросы сводились к этому. Он видел их на лицах рядовых, которые ненавидели Францию, а затем, озадаченные, почувствовали себя в Германии как дома. Водопровод, широкие дороги, белобрысые детишки благодарны за конфеты, их мамаши без устали приводят все в порядок. Чистоплотные. Трудолюбивые. Такие же, как мы. А затем они увидели лагеря — или, по крайней мере, кинохронику. Как эти люди могли дойти до такого? Единственный ответ, имеющий хоть какой-то смысл: это не их рук дело — кого-то другого. Но тут не было других. Так что они перестали спрашивать. Кроме таких, как Тайтель, в которых заноза вошла слишком глубоко.

Джейк обвел взглядом пустую комнату, по-прежнему тревожась. Когда он работал в криминальном отделе в Чикаго, такая же атмосфера была в квартирах: тревожная тишина, что наступает после убийства — труп прикрыт, но все остальное в беспорядке. Он вспомнил безразличных фотографов, полицейских, снимающих по комнатам отпечатки пальцев, оцепеневшие лица других, которые стараются на вас не смотреть, сидят, уставившись в изумлении на оружие с биркой, будто оно выстрелило само по себе. И вдруг понял, что сегодня видел это снова — город оказался не площадкой для бомбометания, но гигантским местом преступления. Потрясенный, ждал, что кто-нибудь принесет носилки, сотрет меловые пометки и расставят мебель по местам. Но даже тогда преступление никуда не денется. На полу всегда будет лежать труп. Как могли они дойти до такого? Уплотняли трубы, запирали двери, игнорировали крики? Вот он, единственный вопрос. Но кто ответит? Не репортер в четырех статьях для «Колльерс». Газетной статьи мало. Извращенная пародия на большую ложь Геббельса: сделай преступление великим — и его никто не совершал. Те статьи, что он может написать, полные местного колорита, военных историй и хитроумной политики Трумэна, не занесешь даже в журнал полицейского участка.

Он встал из-за стола. Голова отяжелела от вина и влажного воздуха. В холле перед открытой дверью стоял старик и слушал рояль. Тихая музыка, чуть громче тиканья часов. Увидев Джейка, старик подвинулся: любитель концертов уступал свое место. Джейк немного постоял, пытаясь определить, что играют — нежная, слегка меланхоличная мелодия, что-то из девятнадцатого века, как и этот дом. Элегантный мир, далекий от ужина, полного склок. Заглянув, он увидел Берни — тот склонился в круге тусклого света над клавишами. Тугие кудри едва виднелись над пюпитром. С такого расстояния тело Берни будто съежилось, и на секунду Джейк представил, каким тот был в детстве. Прилежный ученик. Мама подслушивает из холла, как он занимается. Пригодится в жизни, — должно быть, говаривала она. Хороший мальчик, не слишком одаренный, не отрывал взгляда от клавиш. Еще не терьер, готов стерпеть обиду. Возможно, все дело в комнате — первая настоящая берлинская комната, которую увидел здесь Джейк. Высокий камин в углу. Рояль у окна, чтобы падал свет. В прежние времена подали бы и пирожное с кофе.