Хороший человек - [26]

— Он заботился о том, чтобы нам хорошо жилось, только с нашим желанием не считался, — сказала Мадлена. — Он не должен был принуждать меня идти за человека, с которым бы я, при полном благополучии, была бы несчастна, а тебя — учиться ремеслу, которое тебе не нравилось, хотя и было выгодным. А теперь скажи мне, Вавржинек, почему ты сбежал и почему не давал о себе знать?

— Почему я сбежал? Потому что в том месте, куда отчим меня устроил, я не выдержал. Если бы я попал к хорошему мастеру, возможно, и не убежал бы. А тут меня ремеслу не учили, все время только и знал, что детей нянчил да по городу ходил, как понадобится что-то кому-нибудь, так посылают меня. Я должен был и воду носить, и посуду мыть — одним словом, был я и прислугой, и нянькой, но только не учеником. Кормили нас плохо, а меня хуже всех, потому что я садился есть, когда все уже было холодное. Спал на чердаке, даже в мороз, сколько раз думал — погибну.

— Да ведь тебе мать дала хорошую постель! — удивилась Мадла.

— Постель она мне дала, да жена мастера у меня отобрала и перину, и подушку, а взамен дала старое одеяло с подушкой, набитой жесткими перьями. Но больше всего, Мадленка, я страдал от побоев. Удары так и сыпались на меня. Стоило ребенку чуть пискнуть, тут же прибегала жена мастера: мол, я его ущипнул — и закатывала мне оплеуху. А мне такое даже в голову не приходило. Что бы я из города ни принес, все им было мало, все плохо, и каждый раз мне влетало. Упал ли кто из детей, разбил ли что, бит за это был я. Ты знаешь, как я люблю музыку. Когда я бывал в городе и случалось идти военному оркестру, я бежал за ним, но всякий раз это мне дорого обходилось. Поверь мне, Мадленка, это была моя единственная провинность. Если мастер или подмастерье уходили в трактир, я должен был дожидаться их возвращения, чтобы открыть дверь, и горе мне, не проснись я сразу. Злым был даже не мастер, а подмастерье. Вот здесь над ухом у меня до сих пор осталась память о нем.

Сняв шапку, Вавржинек раздвинул волосы и показал Мадле большой шрам.

— За что же он тебя так? — с состраданием спросила Мадла.

— Послал меня подмастерье за хлебом. Когда я принес, буханка показалась ему маленькой и он отправил меня обратно. Пекарь обругал меня, но я упросил его дать мне другую. Когда я этот хлеб принес, подмастерье швырнул его на землю.

— Нехристь он, что ли? — удивилась пани Катержина, которая шла впереди и слышала рассказ Вавржинека.

— Я не знаю, нехристь ли, но человек он плохой, — ответил Вавржинек и продолжал: — Когда он этот хлеб швырнул, я не удержался и сказал, что так поступать безбожно, что когда-нибудь он будет рад и маленькому куску. Только я это сказал, как нож рассек мне голову, по лицу хлынула кровь. Подмастерье как раз кроил кожу и в ярости запустил в меня ножом. Попытались остановить кровь, но не смогли, и я потерял сознание. Мастер послал за фельдшером, тот стянул мне голову тугой повязкой. Боли, однако, я натерпелся и потом долго еще ходил с перевязанной головой. Сколько раз я плакал, и передать тебе не могу. На меня злились за то, что я несколько дней не мог нянчить детей, во всем обвинили меня, считали, что мне досталось за длинный язык, — свидетелей не было, а подмастерье сказал, будто я довел его до этого, мол, я невоспитанный мальчишка, и ему поверили. Один только старший ученик сочувствовал мне, потому что на себе все это испытал. Как только мне стало лучше, меня заставили работать. В том, что я убежал, виноват этот подмастерье, а так, может быть, я там еще помучился бы немного.

— Почему же ты не попросил кого-нибудь рассказать нам об этом или написал бы, ведь ты умеешь писать? — спросила Мадла.

— Голубушка, это было совсем не так просто, как ты думаешь, Все, что я вначале тебе писал, нужно было обязательно показать им, и то, что вы писали и посылали, — тоже. Так что я решил — лучше уж не писать. Из еды, что вы с теткой посылали, мне доставалось совсем мало.

— Отчего же этот подмастерье не давал тебе покоя?

— Это был не человек, а шершень, — ответил ей Вавржинек и продолжал: — Хотя к работе меня и близко не подпускали, да и ремесло мне нисколько не нравилось, я все же урывками научился ставить заплаты. Когда набиралось много работы, хозяйке самой приходилось нянчить детей, а я усаживался на сапожный табурет. Однажды позвали меня работать, дал мне подмастерье сапог, чтобы я посадил на него заплату, и заодно добавил, что голову мне этим сапогом разобьет, если не будет сделано как надо. Я попросил, чтобы он показал, как сделать покрасивей. Он от меня отмахнулся: сам, мол, должен знать. Мастера не было дома, а старший ученик был занят, спросить было не у кого. Починил я сапог как умел. Закончив, показал подмастерью, он швырнул сапог мне под ноги и хотел треснуть по голове. От страха, что он ударит по больному месту, я выставил руку, в которой держал шило. Не знаю, может, он не видел шила или думал, что я отдерну руку... он ударил... и шило воткнулось ему в ладонь. Подмастерье вскрикнул, разразился проклятьями и, наверное, убил бы меня, если бы я в тот же миг не убежал. Помчался я на чердак, схватил куртку, через слуховое окно вылез на крышу и прыгнул вниз, выскочил за ворота и со всех ног бросился в поле. К ночи я добрался до деревни, где меня пустили переночевать, вечером и утром накормили да еще на дорогу дали кусок хлеба. Весь следующий день я прошагал по дороге. Ночевать я пошел в трактир, меня пустили туда. Там на соломе лежали несколько человек. Я крепко уснул. А ночью кто-то украл у меня одежду. Заплакал я, а что толку? Нашлись добрые люди и дали мне кое-что в дорогу. Хотел я направиться в Вену, но как без денег и без одежды? И стал я ходить по деревням, пока один священник не сжалился надо мной и не взял в пастухи. По воскресеньям я ходил на хоры качать мехи органа. Однажды взял я кларнет и стал играть. Услыхал мою игру учитель и спросил, где я научился. Рассказал я ему все, а он передал наш разговор священнику. С той поры я уже не пас стадо, а работал по дому и учился музыке. Меня полюбили, и пан учитель сказал, что из меня получится музыкант, а мне этого самому хотелось. Но мне не повезло: прожил я там зиму, а весной добрый старый пан священник умер. Я вынужден был уйти. Учитель советовал поехать в какой-нибудь большой город и завершить учение. Сам бедняк, для меня он сделал все, что мог. Отправился я в Вену. Когда пришел сюда, у меня не было ни гроша и ни единого дружка. Ходил тут, как слепой. Случайно подвернулись эти музыканты и тут же уговорили пойти к ним кларнетистом. Я согласился в надежде, что скоплю немного денег и доучусь. Так и хожу с ними уже больше года. Но денег у меня пока мало, хотя коплю их старательно. Вот, Мадленка, и вся моя история. Пережил я достаточно, но теперь, когда знаю, что ни мать, ни тетка на меня не сердятся, а ты будешь тут со мной, все это уже не так важно. И того подмастерья я простил. Если бы не его злоба, может, и не стал бы я музыкантом, а больше никем быть не хочу.