Хорошая я. Плохая я - [11]

– Доброе утро, все в порядке?

В ее голосе напряжение, отчаянное желание, чтобы в нее поверили, надежда, что со мной у нее получится лучше, чем с Фиби. Я киваю. Сдержанно. Реальность такова, что люди в большинстве своем не смогут принять правду, правду обо мне. Шлепанье лап по мрамору. Рози. Она делает несколько кругов, валится на пол: бревнышко золотистое, как сентябрьское солнце. Смотрю, как она дышит. Ее лысоватый живот опускается и подымается. Вспоминаю свою собаку, джек-рассел-терьера Патрона, которого мы взяли из приюта для потеряшек, еще одна попытка выглядеть нормальными, как все, а заодно избавиться от крыс, которые водились в нашем старом доме. Он быстро распугал всех, ты называла его хорошим мальчиком, пока он не начал проявлять интерес к подвалу. Скребся и принюхивался под дверью. Инстинкт подсказывал ему, что там находится.

Он мог учуять.

Ты утопила его в ведре, когда я была в школе. Тело лежало окоченелое, с шерсти стекала вода. Я завернула его в одеяло из его корзины и похоронила в саду. Я не смогла отнести его в подвал. Только не туда.

Меньше чем через неделю крысы вернулись.

Саския улыбается, говорит:

– Я знаю, сегодня важный день. Тебе нужно как следует позавтракать.

Иду на кухню вслед за ней и запахом ее дорогого масла для тела.

Радио включено, передают новости.

Говорят про тебя.

Ты звезда, гвоздь программы, как это ни дико. Этот оттенок едва заметен, но я улавливаю его в интонации диктора, когда он перечисляет пункты обвинения, предъявленного тебе. Саския с Майком переглядываются друг с другом. Фиби ничего не знает, но тоже слушает, рука с бутербродом повисла возле рта.

– Психопатка чертова, вздернуть мало, – говорит она.

Кишки затягиваются в тугой узел у меня в животе. Я задеваю первый попавшийся под руку предмет, смахиваю его со стола на пол. Коснувшись серых плит, он разлетается на осколки, по полу растекается красная лужица джема. Я опускаюсь на колени, прижимаю ладони к осколкам стекла. Красного становится больше, теперь оно сочится из моих пальцев. Скрип стула, кто-то встает и выключает радио. Простите, говорю я, простите. Фиби смотрит на меня сверху вниз, одними губами произносит «припадочная» и выходит. Рози взвизгивает, когда Фиби проходит мимо.

Майк склоняется надо мной. Не надо было включать новости, говорит он, не следовало тебе это слушать.

Твое имя. Обвинение против тебя, мама.

Моя настоящая жизнь выползает наружу.

Я пожимаю плечами. Перед глазами красная пелена, больше ничего не вижу. Я привыкла к красному цвету. Он просачивается, протекает, проступает струйками на деревянных половицах, и, как ни старайся, оттереть его невозможно. Я помню часы, проведенные в лечебно-исправительном отделении в клинике, когда они, «специалисты», учили меня жить без тебя. Как отвечать на вопросы, откуда я, в какую школу ходила, почему живу в приемной семье. Одного они не учли и не могли учесть – что я слишком похожа на тебя. И хотя про тебя часто упоминают в новостях, когда начнется судебный процесс, станет хуже. Гораздо хуже. Ты будешь повсюду.

Я буду повсюду.

Ты – копия своей матери, говорили мне в женском приюте, где ты работала. Вот этого я и боюсь – отзывалось у меня в голове.

Я убираю с пола. Майк начинает мне помогать, но я прошу его не делать этого, он протягивает пластырь, заклеить порез на пальце. Поешь хоть немного, говорит Саския. Сама поешь, хочется мне ответить, но вместо этого я говорю: «У меня нет аппетита. Пойду почищу зубы».

Майк говорит, что будет ждать меня в холле, просит не задерживаться – в девять мы должны быть у юристов. Проходя мимо комнаты Фиби, слышу, как она говорит по телефону, смеется. Рассказывает кому-то из подружек – то ли Клондин, то ли Иззи, – как я разбила банку с джемом. Я чищу зубы, а в голове раздается твой голос: КТО ТАК ПОСТУПАЕТ? КАК НАЗЫВАЕТСЯ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ПРЕДАЕТ СВОЮ МАТЬ? Я не отвечаю. Я не знаю, что сказать и как относиться к такому человеку.

Спустившись обратно, приостанавливаюсь, чтобы потрепать Рози по брюшку, шерсть у нее имбирного цвета, жесткая. Она радуется моему жесту, моей ласке, постукивает хвостом по полу.

– Ты ей нравишься, – говорит Майк, подойдя к нам.

– Она мне тоже.

– Пожалуй, мы поедем на метро, так будет быстрее, чем стоять в пробках.

Мы подходим к Ноттинг-хилл Гейт, вливаемся в поток пассажиров и спускаемся с ним под землю, к поездам. Вагон полон, набит людьми, которые едут на работу в Сити, они поснимали пиджаки, закатали рукава, потому что в подземке душно, даже в сентябре. Жизнь в Лондоне не похожа на мою прежнюю, тут люди трутся боками, живут вплотную друг к другу. Ни у кого ни метра личного пространства. Мы с Майком стоим, зажатые между соседями, как начинка в сэндвиче, нам выходить на станции Сент- Пол, и, как только мы оказываемся на улице, Майк сразу начинает говорить о процессе, о том, как мне лучше вести себя, когда меня вызовут в суд.

– Я много думал об этом, – говорит он. – Учитывая особый статус, который ты имеешь, можно воспользоваться видеосвязью вместо того, чтобы присутствовать в зале. Что скажешь?

Напрасно это. Вот что я думаю. Я прямо вижу, как ты готовишь пистолеты, заряжаешь их. Я могла бы сказать Майку – да, конечно, лучше я буду давать показания по видеосвязи, но он понятия не имеет о том, что я чувствую изо дня в день. О том, что даже теперь, когда ты далеко, часть моего существа хочет угодить тебе и испытывает желание снова оказаться рядом с тобой, в одном помещении. Суд – последний шанс, другого у меня не будет.