Хороша была Танюша - [28]

— Что-то ты похудела Танька, один хребет остался. Ничего, откормим.

Когда он ушел, она включила горяченную воду и плакала, подставляя лицо струям, которые тут же уносили ее слезы, будучи с ней заодно и покрывая ее несчастье. Хотя какое несчастье? Почему? Чего она ожидала по возвращении домой? Или это и была послеродовая депрессия, о которой им перед самой выпиской рассказывала пожилая врач, а она еще похихикивала: ну какая там депрессия, если дети — это же радость несусветная, еще мама так говорила, когда ее спрашивали, зачем она столько детей нарожала.

— Танька, иди чай пить, — позвал Сергей из кухни.

Вытеревшись насухо полотенцем, Танюшка влезла в одежду и вышла из ванной со словами: «Кран капает, надо слесаря вызвать», пытаясь не показывать виду, что переживает.

— Скажешь тоже слесаря. Сам поправлю.

Он не догадывался ни о чем.

И дальше день потек своим чередом, как будто и не случилось ничего особенного. Да и что особенного случилось? Муж грубо отымел жену в ванной, ну так с полным правом, у него штамп в паспорте. Все осталось внутри их замкнутой вселенной. И так, наверное, происходило в любой семье, со всеми женщинами, которые вместе с ней лежали в роддоме, и далеко не все дети получались по обоюдному хотению, в красивой обстановке, как показывали в кино. Но куда подевался королевич, который однажды постучался в их домик, вынырнув из своей сказки?

Прошлой весной у них был такой период, когда они перестали разговаривать, а только целовались. Теперь они тоже разговаривали мало, она к вечеру успевала настолько вымотаться с дочкой, что мечтала только добраться до постели и немного поспать, пока та не хнычет. Вдобавок ей предстояло как-то сдать сессию, и она наконец, как будто опомнившись, взялась за учебу. Однажды, когда она брала с полки книги, он подкрался к ней сзади и задрал халат. Ему нравилось смотреть, как она кормит грудью, а она смущалась под его взглядом, и малышка от этого начинала плакать. Ей казалось, малышка понимает, чем они занимаются в ее присутствии. Влажные черносливы внимательно наблюдали за ними, когда Сергей тащил Танюшку на диван, как зверь в свое логово, невзирая на вопли о том, что подгорит каша. Между ними еще случались минуты нежности, но это была скорее нежность к общему ребенку, Майке, которую Сергей лелеял, как некогда Танюшку: теперь она была иконкой в красном углу, на которую он молился. Иконке ведь не задирают халат и не пригибают голову к ванне, чтобы как следует отодрать. Разве этому посвящались тома сонетов на полках в университетской библиотеке? Овладение — вот что это было, изнанка страсти, близкая к насилию, боли и крови. Или это и есть истинный характер любви, а все остальное накрутили вокруг только для того, чтобы завуалировать ее неприглядную суть?

Неужели между Сережиными родителями тоже случалось такое, что Петр Андреевич хватал за загривок Веронику Станиславовну и пригибал к ванне или, подкравшись сзади, задирал ее халат? Но как же потом Вероника Станиславовна могла рассказывать студентам о Марксе, Энгельсе и пролетариате как передовом отряде? Хотя пролетарии с силикатного завода именно так и поступали со своими возлюбленными, а будучи в подпитии, могли еще и мордой в муравейник засунуть.

Когда Танюшка с горем пополам сдала сессию, их с Сергеем отпустили в ресторан отметить окончание учебного года, а заодно и рождение Майки. В ресторан Танюшке идти было решительно не в чем, поэтому она уговорила Сергея на выходных отвезти их с малышкой к Кате, которая за два дня могла сшить любое платье. А может, Танюшке просто хотелось красивое платье, а такие не продавались. Висела стандартная серятина на стандартные фигуры, равновеликие в бедрах, груди и талии. А на ее тоненькую фигурку, которой не повредили роды, вообще не выпускалось одежды. Денег с сестры Катя бы не взяла, поэтому Танюшка решила расплатиться палкой сервелата и банкой венгерского вишневого джема. О том, что такой существует в природе, она сама не подозревала до замужества.

Городские окраины, новостройки которых были посажены в почву квадратно-гнездовым способом с четкой разбивкой на кварталы-дворы, давно производили на Танюшку странное впечатление. Вроде бы все необходимое под рукой: почта, магазин, садик, школа… И вместе с тем ничего сверх того, ничего избыточного, как будто человек с утра до вечера обречен вращаться по орбите соцкультбыта, находя в этом высшее счастье. При этом абсолютно счастливые женские лица встречались только на обложке журнала «Работница», им хотелось верить, именно тому, что пусть не здесь, не в нашем городе, но где-то же есть оно — то, что называется семейным счастьем. В новостройках оно точно не обитало, иначе это как-нибудь да проявилось бы, каким-то особенным светом, однако и там лица были по обыкновению озабочены тем, из чего приготовить обед и во что одеться.

Катя напекла пирогов, и хотя Танюшка приехала вроде бы по делам, она этим пирогам страшно обрадовалась, тут же провалившись в детство и снова став младшей сестренкой, с которой нянчилась Катя. У них было часа два, Сергей обещал забрать ее около полудня. Катин муж, едва поздоровавшись в прихожей, ушел смотреть «В мире животных». Танюшка отметила мельком, какое странное у него выражение лица, злобно-ироничное, что ли. Он и улыбался с оттенком подозрения: мол, знаю я ваши платья… Заметив Танюшкину тревогу, Катя только небрежно махнула рукой, потом, за чаем уже объяснила, что мужу полагаются какие-то выплаты за контузию, а он уже второй год не может их получить: то одной справки не хватает, то другой, пока одну добудет, у другой срок действия кончится. Катя выглядела веселой, Майку она уложила в кроватку Павлика, и она там сладко спала, не доставляя никаких хлопот, она вообще была тихой девочкой и даже плакала мелодично. А Павлик, протопавший на кухню, как настоящий хозяин, что-то гугукнув, поднял глаза на Танюшку и вдруг обомлел. Не решаясь приблизиться, Павлик издал глубокий сладострастный вздох и устроился на своем стульчике в уголке, не сводя с Танюшки влюбленных глаз. Мужик растет, нечего добавить!