Хореограф - [93]

Залевский все чаще ощущал стену, которая отделяла его теперь от следующего поколения – поколения какого-то интуитивного знания. Быть может, их интуитивное знание даже превосходит книжное, умственное, думал он, потому что оно тоньше и глубже. Они подменяют знания убежденностью. Они легко отвечают на вопросы, легко дают отнюдь не формальные ответы, казалось бы, даже не задумываясь о том, как правильно следует ответить. Их вообще не заботит «правильность», они так чувствуют. И если он, Залевский, как и его сверстники, определял людей своего круга по книгам, которые их восхищали, то эти новые люди нащупывают своих по текстам песен, по звукоряду, по общим ощущениям. Черт их знает, хорошо это или плохо, но они – такие, обесценивающие интеллектуальное, накопленное предшественниками. Они даже в компьютерной технике и программах разбираются интуитивно. И сойтись с ними близко можно только в чувственном, нащупав друг друга руками, соприкоснувшись кожей.

– Я хотел бы здесь остаться.

– Один? Забудь! Закончишь жизнь под мостом. Очень скоро. Среди таких же одиноких укурков.

Что за дурацкие фантазии? Чем он тут будет заниматься? Петь? Певцов тут и без него хватает. Никому он тут не нужен.

– Я хотел бы здесь остаться в другом смысле.

В каком – другом? Может быть, он имел в виду не «здесь», а «с тобой»? В волшебном шатре размером с ринг? Марин разволновался, чувствуя, что прав, что мальчишка просто не торопится называть вещи своими именами. Хочет, чтоб он сам догадался… Он уже пустил корни, он вот-вот станет привычкой. Ну, что ж, у Залевского остался только один способ познания – тот, в котором человек раскрывается до конца – во всей своей подлинности. Иначе он сам рискует навечно остаться в этом бессрочном отпуске с разорванным сознанием. Но сначала он выпьет.

– Пойдем! – сказал хореограф как можно беззаботней и увлек парня на террасу кафе. Махнул официанту:

– Идхар-ао! Виски боно! (Иди сюда! Виски подай!)

– Ты говоришь на их языке? – Мальчишка смотрел на Марина с откровенной завистью.

– Даже не знаю, на каком из них. И всего несколько фраз. Подозреваю, что не слишком вежливых – такие были учителя, – усмехнулся Марин. – Здесь проще – на английском. Все понимают.

Мальчишка заговорил о том, что давно собирался заняться английским, но ленился, пока не было острой необходимости. Говорил, что с его слухом и лингвистическими способностями язык можно освоить быстро. И это его расхолаживало. Он свободно читал на английском, пел, но плохо знаком был с грамматикой и разговорной практики не имел. Не было мотивации. А здесь его поражало, что даже самые бедные индийцы говорят по-английски. Чертова лень!

Его вдруг стало слишком много. Зачем он так много и возбужденно гомонит? Мешает прислушаться к себе, уловить мысль, загнанную куда-то вглубь.

– Ты знаешь, что такое любовь? – спросил Марин.

Мальчишка как будто споткнулся. Оборвал свое покаяние на полуслове.

– Нет. Меня еще не любили по-настоящему. И я еще не любил. Или я просто жду от любви чего-то сверхъестественного. Может, на самом деле все проще? Что чувствуют, когда любят?

– Крик внутри. Ликующий. Если совпали. Или крик отчаяния, если понял, что любишь ты один.

С ним самим такое происходило впервые. И говорил он о своих собственных ощущениях в этот момент. И бился в нем сейчас этот крик влетевшей птицей. Он никогда не думал, что ему доведется так мучительно любить, так изнывать от неопределенности отношений. И не сметь.

– Я мог не узнать этот крик среди других?

– Он заглушает остальные.

Кажется, настало время личных ставок. Все дело – в личных ставках. Да, мальчишка требует уважения к себе и жаждет дружбы, – это понятно, хоть и не произнесено вслух. Только как объяснить ему, что уважение и дружба сами по себе всегда бесплодны и не могут стать силой, поршнем, импульсом и проводником? Именно любовь толкает нас овладеть человеком, его телом и душой. Не одной ли силой любви мы постигаем всю глубину человеческого существа? Ведь для творчества необходим двигатель! А есть ли на свете двигатель более мощный, чем любовь? И он, Марин, – не холодный созерцатель, он – двигатель.

Ему казалось, что он водил парня по закоулкам его души и заглядывал туда из-за плеча. Но кто кого водил на самом деле? Вот эта его тяга к публичному обнажению… просто к бесконечному обнажению – что это? Если кто-то из артистов поступал так ради скандального пиара, то у мальчишки это шло изнутри – Марин чувствовал. Вырывалось изнутри. Какая-то сила заставляла его обнажаться раз за разом. Глубинная внутренняя потребность. Он был ее заложником. Он так жил. Выворачиваясь наизнанку, посвящая весь мир в свое сокровенное, больное, стыдное.

Но было и другое. Хореограф шел на его внутренний свет. Этот манящий огонь и есть его дар, его ставка. Марин так ясно видел это теперь. И напрасно он ищет дружбы, родства. Неужели он не понимает, что мужчины будут влюбляться в него? Он развратит их одним только фактом своего существования. Не желая того. Нечаянно. И они не сразу поймут, что с ними происходит: они ведь – «нормальные». А когда поймут, он станет их тайной постыдной манией. И они не будут знать, что с этим делать. И, может быть, возненавидят его за то, что он с ними сделал.