Хомуня - [98]

7. Все, что должно

Игнатий все же решился поехать к Бабахану. И не только потому, что встреча с Хомуней придала силы, заставила ослабевшее с годами сердце работать так, что он чувствовал, как его жилы заново наполняются животворной кровью, точно так же, как вымерзшие за зиму ручьи по весне опять превращаются в стремительные молодые потоки.

Завидуя Хомуне, величию его самообладания и настойчивости, он и сам загорался такой же устремленностью. И вместе с тем, у него хватало мужества трезво оценить свои силы, осознать и правоту, и вину свою перед Хомуней, перед всей землей русской.

— Какая у человека цель? — словно оправдываясь перед младшим братом, спрашивал он. И сам же отвечал: — Человеку надо жить, совершая все, что должно, благоразумно выбирать то, что соответствует его природе и предназначению.

Они сидели вдвоем в маленькой коморе, в доме Вретранга. Хомуня соглашался, не возражал, однако говорил о своем.

— Разве человек не должен плодиться на той земле, где жили его предки, разве русская земля не перестанет быть русской, если сыновья покинут ее или отдадут топтать чужим коням?

Эти слова звучали укором Игнатию, он волновался, перекладывал с места на место свои старые костыли, сердился.

— И я стремился на Русь. И я собирался хоть малую толику сделать, чтобы процветала наша земля. Когда у князя Юрия не получилась жизнь с грузинской царицей, я первый уговаривал его вернуться домой. Но не нам командовать князьями, а им — нами. Строптив больно, не захотел идти на поклон к великому князю Всеволоду.

* * *

Игнатию вспомнилось, как в Константинополе, незадолго до свадьбы русской княжны и императора Алексея, он пришел с князем Юрием на форум Быка — главную торговую площадь города, украшенную многочисленными античными статуями. Было раннее утро, жара еще не наступила, и площадь была такой многолюдной, что походила на переполненный улей.

Удивительно то, что в этом-то столпотворении и довелось им нос к носу столкнуться с русскими послами, которые привезли в Константинополь княжну Евфимию. Среди послов оказались люди, которые хорошо, еще по Новгороду и Владимиру, были знакомы с князем. Признав его, послы бросились в обнимку. Но князь Юрий гордо — обиженный на всех — поднял голову, отстранился от русских людей и, приказав Игнатию не задерживаться, ушел прочь.

После той встречи Игнатий еще долго жалел, что послушался князя. Может, давно бы на Русь возвратился? Но тогда не узнал бы Аримасы и не было бы у него Саурона.

Игнатий задумался. И Хомуня не стал мешать ему. Он понимал, что надо бы сменить разговор, чтобы отвлечь брата от тягостных мыслей. Но разве сумеешь думать об одном, а говорить другое? Ему и самому тяжело. Пройти через годы скитаний, обрести, наконец, родного человека и тут же по собственной воле потерять его. Это какие силы нужны, чтобы сделать такое?

— Прости меня, Игнатий. Не хотел тебе причинить боль. Я совсем не о том говорю, чтобы ты немедля на Русь собирался. Наоборот, себя оправдать хочу. Ведь не дело, что мы, родные братья, всяк своей жизнью жить будем. И куда тебе ехать? Здесь сын у тебя, внуки.

— Вот-вот, — подхватил Игнатий. — Сын, внуки. А вижу я их, детей своих?

— Так в том не они виноваты, Игнатий, — попытался вразумить его Хомуня. — Не они. Ты в монахи постригся, ушел от мирских дел не потому, чтобы быть ближе к богу. Ты через бога хотел постоянно общаться с душой Аримасы. А не получилось того. И ты сам об этом знаешь, да признаться боишься. Потому ты к Вретрангу и тянешься, что детей у него полон дом. Сразу двумя дорогами хочешь идти, брат. А они разные. Вот и ступил на ту, которая ближе. Тебе кажется, что ты всю жизнь подле Аримасы прожил, а здесь только прах ее. Душа ее там, у Бабахана. Не с тобой, а с сыном и внуками. Не они, а ты отделился от них.

Эти слова больно ударили Игнатия. Он сидел сгорбившись, а тут — резко выпрямился, вскинул руки, словно пытался ими защититься от Хомуни, нечаянно зацепил костыли — и они загремели, столкнули кувшин с вином, который нетронутым так и стоял с самого утра. Разбился кувшин, вино разлилось по полу. Хомуня даже растерялся, не тронулся с места и не отводил глаз от Игнатия. Кровь отлила от лица брата, побелел он, руками уцепился за ворот. Потом Хомуня бросился было, хотел помочь расстегнуть сутану, но Игнатий не дал, отстранил руки.

— Твоя правда, Хомуня. Я давно чувствовал это. Когда стал получать вести о внуках. Все хотел ступить на другую дорогу, о которой ты сейчас говорил мне, да не решался. А она, дорога эта, с каждым годом все дальше и дальше от меня уходит, так что на моих костылях до нее и не добраться. Человек-то, Хомуня, оказывается, каждый день должен обладать мужеством желать лишь того, что ему на самом деле нужно. Видно, мужества этого у меня и не хватало.

Хомуня улыбнулся, подвинул свою скамейку ближе к Игнатию, положил руку ему на плечо, спросил, хитро подмигнув брату:

— Ты сколько в этом городе живешь безвыездно?

— Я же рассказывал тебе, как привез умирающую Аримасу.

— А птиц у вас здесь всегда было много, как этим летом?

Игнатий пожал плечами.

— Я не присматривался, но, по-моему, всегда. Не пойму, к чему ты клонишь.