Хомуня - [92]

Снова послышался мерный топот копыт. Но через минуту опять все стихло. Даже сыч замолчал.

— Эй, Бабахан! — громко крикнули из темноты.

Чилле не ответил.

— Кто там, у костра? Отзовитесь! — послышался тот же голос.

Чилле неслышно подполз к Хомуне, поднялся и прошептал на ухо:

— Стрелять не будем, доставим живыми. Может, люди с добром идут, а, может, хитрят. Голос незнакомый. Будь начеку.

— Хватит играть в прятки, — снова послышалось из темноты. — Нам необходимо видеть Бабахана. Мы оставляем лошадей и идем к костру.

Вскоре на свету показались два человека, одетых в монашеские сутаны. Это были Вретранг и Хурдуда. В нескольких шагах от костра они остановились. Чилле не признал ни того, ни другого.

— Повернитесь спиной и приготовьте руки, — приказал он. — Я свяжу вас. Потом разберемся, кто такие. К Бабахану и отведем, коль его ищете.

Вретранг и Хурдуда покорно повиновались.

Пленников и их лошадей к вождю повел Хомуня. Каково же было его удивление, когда Бабахан, выйдя из сакли, сразу бросился обнимать их, развязывать руки. Услышав голоса, выскочила Сахира, а следом и вся семья вождя рода. Кто-то зажег факел, пристроил его к углу сакли. Хурдуда, десять лет не бывший в селении, с трудом угадывал своих братьев и сестру.

Вретранг снял сутану, передал ее Сахире и спросил у вождя, указывая на Хомуню:

— Бабахан, это и есть тот раб, который сбежал от своего хозяина?

— Ты угадал, дорогой Вретранг. Он — мой гость.

Вретранг тяжело вздохнул.

— Я должен возвратить его Омару Тайфуру.

— А ты что, поступил к нему на службу?

— Нет. Меня послал отец Лука.

Настала очередь удивляться Бабахану.

И тогда Вретранг рассказал все, что произошло в городе.

Хомуня слушал и с каждой минутой его все больше и больше охватывало отчаяние. Появилось острое желание бежать. Он попытался незаметно отойти в сторону и скрыться в темноте, но Хурдуда угадал его намерение, тотчас загородил дорогу и схватился за рукоять своего кинжала. Хомуня возвратился на место, присел на камень, понуро опустил голову, обхватив ее руками. «Надо было еще днем уйти от Бабахана», — вздохнул он.

То ли оттого, что убедился в невозможности побега, то ли просто смирился со своей участью, но Хомуня вскоре успокоился, почти безучастно слушал Вретранга. У него даже не появилось желания помолиться Одигитрии, своей путеводительнице, как это делал всегда в трудные дни, и особенно часто — в последние. Только молитва его, видно, никогда не доходила до бога. Хомуне подумалось, что, может быть, Бабахан и прав был, когда однажды взял да и вернулся к богам своих предков, не требуя от них невозможного, находя лишь утешение и надежду. Много богов — много надежд, много желаний. И уж какое-либо из них обязательно сбудется. А значит, душа наполнится радостью и человек обязательно прочтет благодарную молитву тому, кто исполнил это желание.

Не потому ли и древние русичи тоже имели много красивых и разных богов, грозных и сильных, справедливо творящих как добро, так и зло. Все русичи — внуки Дажьбога, повелителя солнца. Но они чтили и другого бога солнца — Великого Хорса, и Велеса — скотьего бога и покровителя искусств, похожего на Аполлона древних эллинов; и Сварога, никогда не покидающего своей кузницы, чтобы русичи всегда имели острые мечи и крепкие орала; и, конечно же, среброголового и златоусого Перуна, главного бога славян, бога грома и молнии, бога войны; и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь.

Хомуня даже усмехнулся. Следовать примеру Бабахана ему уже поздно. Да и не дело это — метаться между двумя разными законами, искать выгоду, обманывать самого себя. Так недолго уподобиться зайцу, попавшему в загон.

От этих мыслей Хомуне даже легче стало, почувствовал себя уверенней. И когда Вретранг сообщил, что Черное ухо намерен к утру собрать большой отряд головорезов и повести его на селение Бабахана и что лишь ценою жизни беглого раба можно избежать кровопролития, грабежа и поругания, Хомуня уже нисколько не сомневался, что путь у него теперь остался один — на Голгофу, и отправится он туда спокойно, не со связанными руками и ногами, а достойно, как когда-то Христос шел на смерть ради рода людского.

Только об одном жалел Хомуня, что так и не увидит он больше земли русской: ее лугов и пашен, темных ельников и широких степей, Боголюбова и Владимира, маленькой белой церкви на высоком холме у тихоструйной Нерли. Утешало одно — душу его никто не остановит, она все равно найдет дорогу на Русь, нет на свете таких сил, чтобы ей помешали. Будет светить солнце — Хомуня превратится в быстрокрылого сокола и стрелою полетит по ясному небу. Поднимется ветер, нахлынут тучи — обратится в быстроногого оленя и помчится по степным ковыльным просторам. Встретится с хищниками — сам обернется серым волком, но доберется до родины и найдет успокоение рядом с душами своих предков.

Бабахан, потупив взгляд, молча смотрел себе под ноги, на темную, плохо освещенную землю.

Все женщины ушли в саклю, остались только мужчины. Хурдуда подошел ближе к Хомуне, остановился за его спиной. Молчание было таким тягостным, что, казалось, не будет ему конца.

— Не терзай себя, Бабахан, — Хомуня снял с себя оружие, бросил его под ноги вождю племени. — Пусть кто-нибудь отвезет меня к Черным пещерам или в город, к Омару Тайфуру.