Хомуня - [101]

Много с тех пор родилось и состарилось внуков у того пастуха, пока появился на свет Поксай, потом его сын Ипоксай. Из поколения в поколение переходил талисман, а вместе с ним и тоска по своему племени. И тогда сказал Поксай своему малолетнему Ипоксаю: «Пойдем с тобой вместе, сын мой, и найдем свое племя». Долгие годы шли они по земле, от народа к народу, спрашивали у людей, не видел ли кто из них такого деревянного коня и всадника, вырезанных из одного куска дерева? Люди смотрели на талисман, пожимали плечами, давали странникам пищу, одежду и те уходили в новые земли. Они шли так долго, что состарился и умер в дороге Поксай, вырос и возмужал Ипоксай.

Наконец, он пришел в наше ущелье, устало опустился на камни и долго сидел, понурив голову, пока подошли к нему люди и спросили: «Кто ты, путник, и что тебя привело в наши горы?» Ипоксай встал, поклонился людям и сказал: «Меня зовут Ипоксай, я ищу соплеменников своих». И люди спросили: «Кто твои предки, к какому роду они принадлежали?» — «Я не знаю — ответил Ипоксай. — Но все они хранят вот такого коня и всадника, вырезанных из одного куска дерева».

И тогда самая красивая девушка селения обнажила свою грудь и показала точно такой же талисман, висевший у нее на золотой цепочке. Ипоксай взял ее в жены, и стали они жить счастливо, родили много детей себе.

— И ты береги талисман для потомков своих. Помни, теперь у людей нашего племени течет кровь брата твоего, — сказал Бабахан и обнял Хомуню. — Поезжай, пусть боги помогут тебе.

Игнатий и Саурон проводили Хомуню до самых ворот. Они шли рядом, опустив головы, молчали. Только костыли жалобно поскрипывали уставшим деревом. Наконец пришли. Обнялись.

— Кланяйся Русской земле, — обнимая брата, сказал Игнатий. Губы его задрожали, на глазах блеснули слезы.

И больше ни слова не мог произнести Игнатий. Совсем расстроился. Только в конце, когда Саурон помог Хомуне подняться в седло, еле слышно промолвил:

— Прощай, брат. Хорошо, что ты есть на свете. Береги нашу Русь.

У Хомуни тоже остановилось сердце. Слишком тяжким было расставание. И с братом. И с его сыном Сауроном. И с Бабаханом. И с Айтой. Со всем их родом. И с селением, где обрел себе, наконец, свободу. Его мучило то, что он больше никогда не увидит Игнатия. И это было так тяжело, что Хомуня уже колебался — стоит ли уезжать ему, если здесь остался брат его? И если бы Игнатий, оросив щеку Хомуни своими слезами, произнес лишь одно слово — «останься», Хомуня возвратил бы лошадей Бабахану. Но Игнатий сказал: «Береги нашу Русь».

Аристин ехал следом. Ему хотелось поговорить с Хомуней, сказать, что он будет предан ему до конца своих дней. Он даже попытался сравняться с ним, поехать рядом, насколько позволят поводья заводных лошадей. Но заглянув в лицо своему хозяину, Аристин сразу отстал. Хомуня ехал с закрытыми глазами, отдал дорогу лошади.

* * *

У Острого колена Хомуня приостановился, полой халата промокнул лицо, оглянулся. У ворот стояли Игнатий, Саурон, Бабахан, Вретранг, их дети. Хомуня вытащил из-за пояса шапку, помахал ею над головой.

Люди в ответ взмахнули руками, кричали что-то, но Хомуня не разобрал слов, отвернулся, пустил коня рысью.

* * *

Поздним вечером, в тех местах, где Инджик-су выходит из тесного ущелья и более спокойно бежит между холмами и невысокими пологими горами, свернули с дороги и через густой лес поднялись на взгорье, нашли удобную для ночлега поляну, расседлали и спутали лошадей.

— Господин, мой, — решился заговорить Аристин, что прикажешь подать на ужин? У нас есть лепешки, сыр…

— Я сам приготовлю, Аристин, — перебил его Хомуня и усмехнулся. — С этой минуты я уже не хозяин тебе, а ты мне не раб. И когда доедем туда, где Инджик-су соединяется с Куфисом и вместе с ним поворачивает на запад, мы попрощаемся с тобой. Мой путь — через Гипийские горы — на север, твой — по течению Куфиса. Доберешься до Херсонеса, а там — куда хочешь: то ли в Константинополь, то ли в Трапезунд. Дело твое. Ты теперь свободен в выборе.

Аристин не ответил. Молча развязал вьюк, поставил шатер. Так же молча поужинали и улеглись спать. Хомуня — в шатре, Аристин — рядом, завернулся в бурку. Каждый думал о своем. Хомуне было грустно, все переживал расставание с Игнатием и пока совсем не испытывал радости возвращения на родину, тоска и тревога овладели им полностью.

Поднялись до восхода солнца и сразу отправились в путь. Селения, если они встречались на пути, объезжали стороной, старались меньше попадать на глаза людям. Так спокойнее и безопаснее для одиноких путников.

Через несколько дней они были уже на правом берегу Куфиса. Остановились на отдых в небольшой порыжевшей от осени, рощице, пустили лошадей подбирать скудную, полусухую траву. Хомуня смотрел на исхудавших лошадей и думал, что ему не следует так торопиться, надо чаще делать привалы, давать возможность коням напастись вдоволь, иначе упадут, а пешком, да еще в зиму, далеко не уйдешь.

Аристин раздул костер, пристроил котелок на треноге, подошел к Хомуне и сел рядом.

— Хомуня, ты как-то мне говорил, что хорошо знал мою мать? — спросил он.

Хомуня кивнул головой.