Homo Negans: Человек отрицающий - [53]

Мама часто напевала Ив эту песню на древнем языке вместо колыбельной и рассказывала, что она написана на стихи допотопного поэта, Мартина О’Диреана. Слова были простые, даже Ив с её не самым блестящим знанием языка их понимала. Хотя этот О’Диреан умер раньше, чем весь его мир рассыпался в прах, она представляла себе, как поэт сидит один у огня и вспоминает остров, каким он был до Потопа. Он рассказывает о том, что, несмотря ни на что, он смог бы найти покой, хотя бы и недолгий, среди своих людей, на своем острове среди моря, гуляя по его побережью, с утра до вечера, с понедельника до субботы, но только там, дома, на западе. Что он смог бы найти покой только среди своих людей, вдали от сердечной боли, от отчаянных мук ума, от безрадостного одиночества, от грубых речей – там, дома, на западе…[16]

Музыка наполняла Ив спокойствием, а мысли текли неспешно, как окутанные сумерками воды океана за бортом. Остальная троица кое-как разместилась на полу. Ив подозревала, что оба её рыцаря будут бдить и попытаются не заснуть, но денек выдался тяжелый, так что, поворочавшись немного, Рори всё-таки вырубился и дышал уже тихо и ровно. Ламфада уступил свой спальный мешок Але и лег в проходе рядом с ней, головой к ногам девушки, но еще не спал, а то и дело гремел костями, с глухим стуком утыкаясь длинными руками и ногами в стены, скамьи и ящики. Неужто его так из-за этой Алы пробрало?

Ив уговорила её надеть свою запасную пару джинсов, футболку и свитер, а вот проблему обуви так легко решить не удалось, ограничившись носками потеплее опять же из ивиного гардероба. Выглядела она во всём этом не так эффектно, как в белом платье, зато удобно и кровью не заляпана. А Лафм не отрывал от нее глаз, даже если бы она вырядилась в мешок из-под этих, как же их, ну таких старых штук, которые менять приходится постоянно в машинном отделении… точно, масленых фильтров. Вот же, фоморы подери, слова разбегаются, как пыхтуны при виде пожарного шланга.

Хотя что с того, что у нее периодически провалы в памяти случаются? С кем не бывает? Килли сам после суток на вахте или когда с главами кланов за стаканчиком-другим засидится такое порой несет, что даже невозмутимая Молли ей потом жалуется. Но ничего, ему можно, он же капитан! А она значит пару каких-то слов дурацких забыла, пару имен из детства не смогла вспомнить и уже «свистать всех наверх», у Ив мозги поджарились.

Зато она до сих пор, слово в слово помнит все истории, что ей мама рассказывала и почти всё, что когда-либо в книгах прочитала про их остров, именно их, настоящий, а не тот, каким его сделали, присвоив себе, горожане. Они разделили землю острова на сектора и присвоили каждому порядковый номер, как заключенным в тюрьме. Только вот земля никогда никому не принадлежала, даже народу из сидов, и она сама решает, какой быть и как называться.

Мысленно или когда закрывала глаза, Ив, могла представить остров таким, каким он был прежде, с его густыми лесами, чистыми звонкими реками и широкими изумрудно-зелеными полями. Она знала названия его пятин, исконных областей: Улад, Коннахт, Мунстер, Лейнстер и, конечно, Мид. Знала их диннхенхас, предания о том, почему так называется каждая из пяти главных дорог, каждое, из пяти священных деревьев, каждый из пяти заезжих домов, как зовут каждого из пятерых мудрецов и многое другое.

Иногда ей казалось, что эти истории вытесняют из её мозга всё остальное, не столь важное и существенное. Будто в её голове уже не хватало места для всего сразу: мира её настоящего со всеми его сложными схемами, технологиями, механизмами, и мира того, ушедшего, безвозвратно потерянного мира прошлого, где правили мудрые боги, совершали свои подвиги герои и жили простые честные люди.

Если бы Ив не была такой упрямой, она бы даже смогла признать, что чувствует, как некоторые воспоминания постепенно ускользают, утекают, как прохладный морской песок сквозь маленькие детские пальчики в тот день, когда они с мамой и Килли бегали по отливу, брызгаясь водой, искали актиний, а потом уставшие сидели на берегу и строили песочные замки.

Если бы она была честна с собой и попыталась вспомнить лица родителей во всех подробностях, как часто делала это в детстве, то поняла бы, что черты их уже начали погружаться в туман забвения. Она еще помнила, что у мамы была родинка над губой и небольшой шрам у правого глаза, который прятался в лучиках мелких морщинок, когда она смеялась. Но Ив уже не смогла бы, не глядя на фотографию, вспомнить, каким был её нос, с горбинкой или без, а губы, полные или тонкие? Лицо отца и вовсе расплывалось, будто в линзах подзорной трубы со сбитой резкостью, зато вспоминались руки – широкие, сильные, крепкие, как ветви дерева.

«Нет ничего важнее этих слов, – говорила ей мама, читая вечером старую потертую книжку в буром переплете, – это – наше наследие. Когда-нибудь нас не станет, а остров всегда будет меняться, перековываясь в руках новых правителей, но эти истории останутся. Они смогут наполнить жизнью любой мир, даже самый жестокий и страшный. Они волшебные, но не потому, что заселены феями и леприконами, а потому что меняют каждого, кто их слышит, заставляют поверить в чудеса…»