HOMO Navicus, человек флота. Часть вторая - [16]

Конечно стоит. Мы ее получили. Как и стрельцы-подводники. Как и ученые-создатели. Ну перевелись нобели, Оппенгеймеры и другие, которые раскаялись в содеянном. Счастлив тот, кто не видит и не ведает, что творит… Как часто ближайшая задача напрочь перекрывает последствия содеянного. Как часто мы не думаем о том, что повлечет за собой нажатие кнопки. Мы ждем только доклада:

– Ракета вышла…

А потом:

– Разделение прошло успешно. Цели поражены.

И ура, и поздравления, и награды, и т. д. и т. п. И это нормально. Не думать о целях. На то они так и названы «цели».

И никто из нас, служивых, никогда не выстраивал логическую цепочку от начала до конца. Себе дороже. Ах, эти увлекательные военные игры… «Стрелялки».

* * *

А мы видели, как она будет выглядеть, третья ракетно-ядерная мировая. Ее Начало. И то, что увидят в последний раз жители городов, о которых я писал… Зрелище увлекательное, грандиозное, величественное неизбежностью, как стихия, от которой некуда деться и противостоять не получится. Такое стоит увидеть, хоть это увиденное и будет последним. И ничто уже не удивит после зрелища. И пусть…

И увидевшим Начало уже не суждено будет увидеть Конца…

И наступит мир во всем мире, похожем на безлюдный мыс Африка…

Голос вечности

Старый ПАЗик хлопнул дверьми, выплюнул лейтенанта на 25-градусный мороз, недовольно фыркнул, испустил облако бело-синего выхлопа и, вильнув «кормой» на гололеде, повлек свою несуразную тушку в сторону поселка…

Лейтенант бодро прокашлялся, вдохнув ядовитые пары бензина, и зашагал в сторону части ракетчиков. Подумаешь, километр! Дыхание ровное, пять лет курения для легких – тьфу, кальсоны, шинель длинная, «солидная», ботинки на микропоре! Раз-два, раз-два!

Заснеженная дорога лентой, иней от дыхания оседает белой манишкой на груди и воротнике шинели. Пар клубится. Раз-два! По обеим сторонам дороги – деревья в инее, снег январский, слежавшийся, тускло отсвечивает гранями крупных кристаллов. Солнца нет, видимость – метров пятьсот от белого дрожащего марева туманно-морозной дымки.

Раз-два! Каждый шаг сопровождается ужасным, рвущим барабанные перепонки, хрустом. Вроде, как медведь ломится через стланик. Раз-два… Шаг замедляется сам от ирреальности тишины вокруг. Тихо, очень тихо, тихо до ужаса! Хочется пойти на цыпочках… А все равно – ХРУСТЬ! Ни одного постороннего звука. Лейтенант остановился. А нетути звуков! То ли замерзли, то ли умерли? Шаг – и дикий хруст с повизгиванием микропора о снег. Стоишь – тишина вселенская. Даже курить не хочется, давит что-то, опаску вызывает. А как здорово покурить на ходу вопреки уставу и точно зная, что никто не увидит! Впрочем, холодно, фильтр сигареты как камень, дым не вдохнуть, такой холодный, бросить ее, лишь прикуренной, и идти. Никакого удовольствия… Безумно-глубокая тишина!

Вот оно, белое безмолвие Джека Лондона! Страшно! Скорее к людям!

Хрусть-хрусть, хрусть, хрусть-хрусть-хрусть! Сейчас можно и бегом, пока никто не видит, не теряя достоинства! От Безмолвия!

А что это черненькое белеется вдали?

А холодно!

Да, микропор не валенки. И кальсоны кальсонам рознь. Ведь есть же в шкафу, на корабле, теплые, с начесом, нежно-голубые! Нет, эти одел. Тонкие. «Те» фигуру равняют – плечи с тазом. Толстые! А мы ж вечером в ресторан! А там девушки! А будут плечи по ширине что таз! Что за фигура? А они гораздо шире! Плечи… Это из-за кальсон! И что, каждой объяснять? А поймет ли? Поверит? А как раздеться? Свет выключить? А если я со светом люблю? А если она по внешним признакам выбирает?

Елы палы! Черно-беленькое… Вороны облепили холм. Штук семьсот. А может, и тысяча. Сидят, не летают, холодно. Мороз плюс ветер в полете. Обмерзание крыльев и элеронов. А без элеронов куда? В пике? Умные…

А на Камчатке вороны не в пример материковым. В два раза больше и клюв, как рука взрослого мужчины от локтя до кисти… Сущие звери, хищники. У нас в Бечевинке как маленькая женщина австралийской баранины купит, так они у нее мясо прямо с «авоськой» из рук выхватывали. Штук семь крыльями по голове бьют, штук пятнадцать сверху заходят, три-четыре самых наглых флибустьера из рук авоську рвут. Женщина рыдает, отбивается, муж голодный, а они довольны! Вороны – умные животные! Опасные!

И смотрит лейтенант: никуда не денешься, по обочинам снега метра полтора-два… Не обойти… Только мимо холма. А там вороны.

Кто из вас, товарищи офицеры, видел тысячу голов, повернувшихся одновременно в вашу сторону на хруст, две тысячи глаз, горящих ненавистью, и свою оценку: «Мясо!!!»?

Ой, ой, не надо этого героизма!

Лейтенанта обдало холодом чужой запредельной жизни… Даже помойки под толстым слоем снега… Мясо… Конец. Зачем он согласился передать эти документы в штаб ракетной части?

А офицер не сдается никогда! Даже смерти! Даже такой неприглядной! Представьте приказ главкома: «Заклеван воронами до смерти…» Прочь, воронье! А умирать так рано! Есть же выход… Где? Я его знаю!

И лейтенант перешел на строевой шаг! С равнением направо! На воронью стаю! С лапой у уха! Погибать так с музыкой! Зря, что ли, три года знаменосцем училища был и палашом махал при подмене! Выше ногу! Носок на оттяжку! Локоть выше! И подбородочек, подбородочек!