Холопы - [2]

– Ты смотри, Прохор, все еще воет!

– Так я же вам говорил, барин, теперь дня на три. Садитесь к столу, ваше высокопревосходительство, а то вкусности остынут.

Енох Минович еще не был высокопревосходительством. Именно за этим «высоко-» он сюда, в Богом забытую глушь и притащился. А что прикажете делать, всю жизнь в дойных миллионерах проходить? Нет уж, дудки! Это раньше можно было на сэкономленные от народа деньги под видом приобретения спортивного клуба скупить пол чужой столицы. Ныне времена другие, деньги мало взять, их надо еще и отслужить. Не отслужишь – враз всего лишишься. В лучшем случае успеешь смыться в Лондон, некогда столицу Англии, а сегодня – заштатный городишко мощной Объевры.

Не углубляясь в душевные дебри, Енох кряду опрокинул три пятидесятиграммовика охлажденной анисовой водки, одобрительно крякнул и принялся за нехитрый деревенский ужин. Подходила к концу третья неделя его пребывания в Чулымском уезде, который должен был на полтора года стать для новоиспеченного государственного мужа новым домом, а может, и будущей вотчиной. «А что, вполне прилично звучит: граф Енох Чулымский, – с аппетитом хрустнул гурьевской капусткой чиновник. – Хороша капуста, да и пельмешки отменные!»

– Послушай, Прохор, а пельмени эти кто лепит?

– Да сам и леплю, когда летом. Ну а в зиму-то уж всем миром варганим. Как морозы возьмутся, так бабы да девчата садятся мясо крошить, тесто месить, а лепить им и мужики помогают, особливо молодые парни. Те лепят, да на молодух глазят, каку, значит, она пельмень выкручивает: по приметам, чем та пельмень мене, тем у девки «родилка» щитнее. А девки про ту примету знают, вот и куражатся: то с медвежье ухо пельмешку изваяют, то с соловьиный глаз. Веселое занятие, барин! Ваш-то предшественник и сам, бывало, любил попельменничать с молодухами, прости его Господи!

– Ты мне, Прохор, кальян расчади, таз с горячей водой неси и садись подле, расскажи, что с этим бедолагой приключилось? А то мне в Москве туману напустили.

Пока Прохор молча выполнял его поручения, Енох Минович поудобнее устроился все в том же плетеном кресле, погарцевав на сиденьи мясистыми ягодицами, снял высокие носки, связанные из грубой деревенской пряжи, которые Прохор всучил ему в первый же вечер вместо привычных тапочек, опустил ноги на прохладные доски, расстегнул подбитый алым китайским шелком и расшитый хакасскими узорами полухалат, с хрустом потянулся и вдохнул полной грудью тягучий, настоенный на разнотравье и хвое дурманящий воздух теплой июльской ночи.

Еще в Москве, готовясь к поездке в провинцию, он приналег на прослушивание дисков с произведениями некогда известных, а ныне забытых и для широкой публики малознакомых авторов, которые описывали жизнь и быт русских помещиков в восемнадцатом и девятнадцатом веках. Книги нынче мало кто читал, да чтение особо и не поощрялось правительством, все, что необходимо, было записано на маленькие CD-диски, твое дело было только вставить нужный в мини-плеер и нажать на кнопку. Многие школьники, получив среднее образование, толком читать и не научились, да что школьники: и дипломированные специалисты из престижных вузов едва могли прочесть надписи на рекламных плакатах. Из этих прослушиваний Енох знал, что русский барин некогда пил анисовую водку, курил кальян, перед сном парил ноги в серебряном тазу, лакея временами именовал «братец», по субботам ходил в баньку с крепостной девкой, а еще имел свой выезд и псарню. Став обладателем имения (а он на это очень рассчитывал), по старой моде следовало разбить сад, вступить в масонскую ложу и мечтать об освобождении только что купленных крестьян.

Прохор принес тяжелый серебряный таз, больше похожий на крестильную купель, такой же большой медный кувшин с по-восточному изогнутым носиком, вылил в таз горячую воду, попробовал ее локтем, дабы барину не ошпариться, и пододвинул рукотворное озерцо к креслу.

– Вы, Енох Минович, неспешно ноги-то опускайте, пущай сперва попривыкнут, а уж потом жарком напитаются. Это вы правильно с ногами-то, это по-нашенскому, говорят, так и в старину было: и при барах, и при комиссарах, и при разноволновых демократах. Нет, что ни говори, хорошо, что все на круги своя возвращается! – И как бы спохватившись, всплеснул руками: – А кальян-то! Сейчас, батюшка барин, принесу!

Еноху приятно было слушать причитания пожилого лакея, с первых дней окружившего его неподдельной заботой и вниманием. Такая полная самоотдача и невесть откуда воскресшая тяга служить хозяину всегда вызывают умиление и гордость за свой народ, в котором, что бы с ним ни случалось, исконно живет стремление угождать и подчиняться. Конечно, таких, как Прохор, маловато. Но ведь всего немногим больше полувека минуло после освобождения России от Советского Союза. Откуда им взяться, новым-то людям, когда старые еще не перемерли. Сколько было криков и шума, когда опубликовали указ о разделении нации на сословия! Все бросились в господа! Броситься-то бросились, а что толку? Господином, оказывается, мало назваться, им надо стать, а как, когда ни кола, ни двора? Ну пришел ты в мэрию с родословной с княжескими гербами – и что? Извини, брат, господа нынче другие требуются: главное – имущественный ценз и заслуги перед августейшими. Недвижимость или капитал – вот начало дороги к дворянскому достоинству. Так, кстати, во все времена и было.