Холоп августейшего демократа - [48]

Когда живёшь рядом, всё это тебе известно, и ты это часто слышишь, то с этим как-то сживаешься и можешь вообще не об­ращать внимания. Но Макута представил себе чужака с хорошо кумекающей головой, которому пособирают все были и небыли, все сказки, страшилки и поверья, и он быстро смекнёт, где следу­ет искать лаз в эту самую Шамбалу.

А сейчас, после стрельбы, да после того, как явно не один Юнька из того подземелья выбрался, вся округа только про этот водо­пад и говорит. Вон посыльные не успевают доносить. Конечно, баек на эту тему и до вчерашней стрельбы в их краях хватало. Почти в каждом селе и улусе есть люди пропадавшие, а позже находив­шиеся, они, как правило, со временем юродивыми становились, не сподручными для нашей повседневной жизни. Отчего так с ними происходило, никто разгадать не мог, сами же они помалкивали.

— Где этот Юнька? Его же дорасспросить следует. — Атаман дал команду искать молодого разбойника, сам зашёл в светёлку, решив получше рассмотреть выкупленный трофей, однако, вол­шебной накидки в его сумке не было.

«Что за чертовщина, не могли же её у меня спереть? Хотя чем ты лучше, чем та девка, у которой умыкнули этот кусок стран­ной марли? — атаман озадаченно поскрёб седой затылок. — Вот это ты влип в историю, такого с тобой ещё не случалось ни разу, и как выкрутиться из этого переплёта с наскоку не решишь».

Разбойник походил по комнате, ещё раз перевернул всё в сво­ей перемётной сумке, не обнаружив пропажи, с раздражением пнул кожаный мешок ногой.

«Ну и дела, выйди и расскажи кому-нибудь, что Макуту-Бея обчистили, как последнего затрапезного мужичонку, — засмеют. Да и негоже грозному атаману в своих слабостях расписываться. Народ прознает, смешок пустит. Нет ничего более коварного для держателей власти и громких титулов как этот самый смешок, пренебрежительная ухмылка, коль они пойдут гулять по ватаге, можно на атаманстве крест ставить и уходить на пасеку, не до­жидаясь, пока в спину пнут. Это уж как пить дать! Как ни крути, что это за разбойничий вождь, когда его обобрали, да ещё чуть ли не в своём собственном доме! У Сар-мэна что-то выпытать в ближайшее время будет, считай, бестолку. У них с покойным папашей печаль по бабам наследственная. Тот тоже, помнится, влюблялся в кого ни попадя, а потом неделями страдал, если из­бранница рога ему наставляла или сбегала обратно в свою без­вестность, откуда он её пытался извлечь на свет Божий.

Ладно, разберёмся. Чужой, вроде, в дом зайти не мог, а свой поостерёгся бы в мои сумки соваться! Непонятный какой-то вор меня облапошил. Сумки не взял, а там добра и нужностей полно, а вот незатейливый кус материи невзрачной тиснул. Странно! Вот и выходит, что сделал это, скорее всего, Юнька, а больше некому!»

— Митрич! — позвал Бей, выглянув на террасу. Верный нукер всегда был рядом, несмотря на то, что они были с атаманом почти одногодки, выглядел он намного моложе, небольшого росточка, сухой, поджарый, подвижный и гибкий, как рысь, он неотступной тенью следовал за хозяином, готовый в любое мгновение придти на выручку. — Узнай, где Сар, что делает, в каком состоянии, толь­ко тихо, неприметненько. И ещё, сыщи того мальца, с коим мы сегодня здесь разговаривали, пока вся эта катавасия со стрельбой не затеялась. И ко мне его, но тоже без лишней суеты... — Макута запнулся на полуслове и прислушался, ниже в посёлке, где рас­полагались жилища разбойников, что-то явно стряслось: в голос выли бабы и матерились мужики, их урезонивая. — И с этим пере­полохом тоже разберись, — махнул он рукой. — Не зря, видать, старики говорят — беда в одиночку бродить не привыкла.

Не успел ещё Дмитрий двинуться выполнять поручения, как к крыльцу подбежала, отбиваясь от пытающихся её задержать двух бандитов, взлохмаченная и явно перепуганная баба. Увидев Бея, она упала на колени и заголосила противным писклявым голосом:

— Батюшка, совесть ты душ наших окаянных, не отдай на поругание хоть тела-то убиенных! Не по-божьему это и не по- каковскому! Останови, уйми...

— Тихо, женщина! Не перестанешь блажить, велю выпороть и в ручье охолонуть, — приняв разинскую позу справедливого судьи, изрёк Макута. — Митрич, дай ей воды!

Пока несчастная, глотая воду, стучала о края кружки зуба­ми, преследовавшие её мужики, один из которых оказался ей мужем, а второй родным братом, невпопад, перебивая друг дру­га, принялись было объяснять главарю, что там, у них в посёл­ке, приключилось.

— Бабы все всполошились, а заводилы — старухи, некоторые волосы на себе дерут, а он её схитил... — блажил брат таким же въедливым и тонким, как у сестры, голосочком, хотя сам из себя был подобен медведю.

— Да никого он не исхищал, — вклинился басами муж, по фигуре и повадкам полная противоположность шурину, — он её сам решил схоронить, оттого, что любовь в нём ещё...

— Нехристи, супостаты, кары на вас никакой нет, — не вы­держала женщина, — кака така любовь, коли тело уже остыло и погребения требует...

Из посёлка всё подходил и подходил народ. Страшась ата­мана, шли молчаливо, бочком, насупленно да набычась, только бабы негромко скулили и всхлипывали, уткнувшись в спины мужиков.