Холокост в Крыму - [56]

Я сделал вид, что не понимаю, не ответил. Тогда он велел переводчице перевести. Переводчица говорит, что он со мной здоровается.

Я ответил по-русски. Комендант спрашивает: говорю ли я по-немецки. Я молчу, он кричит переводчице:

— Что он притворяется, он говорит по-немецки.

Я все понял, что он говорит, но сказал, что понял вопрос, но ответить не могу, что я знаю всего несколько слов. Через переводчицу он спрашивает, откуда я знаю.

Я ответил, что был во время войны в плену и там научился. Тогда он спрашивает, почему я молчал, что был в плену, он хочет взять меня переводчиком. Но я представился, что не понимаю, мне перевела переводчица. Я сказал, что я очень рад этой чести, но я могу работать кучером, переводчиком не могу, ведь я знаю всего несколько слов.

Я больше всего боялся, что он меня возьмет переводчиком и с ним придется ездить, и меня сразу раскроют, а так я от него отвязался.

Второй случай был такой. Перед самым отступлением немцев, заскочила одна машина, я уже сменялся, была ночь. Никто ничего не мог понять у немцев. В машине был один офицер и два шофера, они стали очень приставать к Шинкаренко как к голове колхоза, он не понимал, что они у него спрашивают, но он, видя, что положение его неважное, привел всех их ко мне, и они подъехали на машине. Шинкаренко мне говорит:

— Выручай, иначе мы погибли, они угрожают, что пристрелят.

Я спросил немцев, что они хотят. Они мне объясняли, что вечером тут оставались два офицера, а теперь их не стало. Я перевел Шинкаренко. Он ответил, что не знает, где офицеры. Шинкаренко мне сказал:

— Ты садись с ними в машину, они тебя подвезут к сельуправлению, там выясни вместе со старостой, расскажи, в чем дело.

Немцы сказали, что если сейчас офицеров не найдут, то возьмут десять человек из колхозников и вместе с головой колхоза расстреляют. Но я не перевел слов Шинкаренко немцам, так как он сказал, а наоборот. Я сказал, что Шинкаренко хочет с ними поехать в сельуправление, и там вместе с головой сельуправления он выяснит, где находятся офицеры. Они посадили Шинкаренко в машину, взяли бригадира, со мной попрощались. Они подъехали к скирдам, копали там вилами, искали офицеров, после поехали в сельуправление и там узнали, что офицеры находятся в четырех километрах от села Громовка. А я думал, что если они возвратятся опять, то снова возьмутся за меня. И я спрятался. Но все обошлось благополучно.

ГААРК, ф. П-156, оп.1, д.40, лл.112-126. Подлинник.

ИЗ РУКОПИСИ ВОСПОМИНАНИЙ Н.Ф. ХАРЛАМОВОЙ «ТРИ ГОДА В ФАШИСТСКИХ КОНЦЛАГЕРЯХ» — О ПЕРВЫХ ДНЯХ ПРЕБЫВАНИИ В НЕМЕЦКОМ ПЛЕНУ ПОСЛЕ ПАДЕНИЯ СЕВАСТОПОЛЯ [100] .

1960 г.

НА КРЫМСКОЙ ЗЕМЛЕ.

В ноябре 1941 года Санотделом Приморской армии я была зачислена хирургом-ординатором в 268-й, а позже 357-й эвакогоспиталь в городе Севастополе. Там я работала до июля 1942 года — дня падения города.

Девять месяцев, проведенных в Севастополе, из которых восемь были днями его героической защиты, остались в моей памяти неизгладимым впечатлением на всю жизнь.

До сих пор всякое воспоминание о тех днях, вызываемое разговорами, чтением, фильмами, потрясает меня до глубины души, воскрешает в памяти облик города-героя, образы его славных защитников.

Севастополь — самый светлый и сильный период моей жизни. После восьми месяцев кипучей жизни в нем, я попала в бездонную пропасть фашистских концлагерей.

Ночью 30-го июня 1942 года по распоряжению начальника госпиталя Блиндера медработники с группой легко раненых бойцов и командиров покинули госпиталь, располагавшийся в Новогеоргиевском монастыре. В нем остались только тяжелораненые с небольшим количеством обслуживающего медицинского персонала.

Мы направились к Херсонесскому маяку. Предполагалось, что туда подойдут катера, и раненые будут эвакуированы.

Долго ходили мы от бухты к бухте и, в конце концов, укрылись в нишах прибрежных скал. Восемь суток просидели мы, тщетно ожидая катеров. Положение сложилось так, что катера не пришли. На девятые сутки немцы захватили всех раненых и медперсонал в плен. Сразу, тут же у скал они начали свою фашистскую сортировку людских масс. Если какой-либо пленный казался им комиссаром, политруком или евреем, его расстреливали на месте. У каждого пленного отбирали всё, что он при себе имел: часы, брелки, кольца, деньги. Одежду и сапоги грубо стягивали, а людей, босых, в нижнем белье, в знойный июльский день погнали ускоренным маршем в Севастополь, уже превращенный в развалины.

Мы знали о жестокости фашистов, но то, с чем нам пришлось столкнуться буквально с первых минут плена, леденило кровь. Наши конвойные немцы всё время дико кричали, на каждом шагу били нас палками, ударяя по голове и лицу. Отстававших забивали до смерти.

Пригнали нас на окраину Севастополя в местечко Рудольф. Там немцами был создан лагерь. Он представлял такую картину: во дворе, обнесенном колючей проволокой, стояло два полуразрушенных здания. Несчетное количество людей, грязных, окровавленных, небритых и оборванных, бесцельно бродили в нем. Когда во двор привезли бочку воды, разыгралась ужасная сцена: фашисты стали избивать до полусмерти всех, кто потянулся к ней. ...