Холодное время - [13]

– Виноват, Пеллетье, – сказал Виктор управляющему, который встревоженно ощупывал ногу Гекаты. – Я попытался его догнать.

– Не вышло, мальчик мой.

– Потому что он поскакал к Сомбреверу. А Геката споткнулась о низкую ветку.

Пеллетье выпрямился и прислонился щекой к морде Гекаты, почесывая ей гриву.

– Вот тебе и на, – повторил про себя Адамберг.

– Переломов у нее нет, на твое счастье, – сказал Пеллетье. – А то бы я тебе вдарил как следует. Для такой погони не Гекату надо было брать, а Артемиду. Она замечает ветки и высоко прыгает, и тебе это прекрасно известно, черт побери. Гекате больно, ей надо смазать ногу.

Уводя лошадь, он обернулся к полицейским:

– Эй, – громко крикнул он, – хватит, черт возьми, терять время и копаться в моем прошлом, я вам сам все расскажу как на духу. Я четыре года провел за решеткой. Так избивал свою благоверную, что как-то раз сломал ей руку и напоследок вышиб все зубы. С тех пор прошло больше двадцати пяти лет. Говорят, она вставила искусственную челюсть и снова вышла замуж. Так что не извольте беспокоиться. Все путем, тут народ в курсе, я никогда никому не врал. И патрона не я замочил, если вас это интересует. Я только баб поколачиваю, и то своих. А баб у меня больше нет.

И Пеллетье с достоинством удалился, нежно обнимая лошадь за шею.

Глава 7

Селеста принесла им еще кофе, чтобы “оправиться от пережитого”, и чай с молоком для Амадея. Она расстаралась, угостив их к тому же печеньем и кексом с изюмом. Данглар, не мешкая, приступил к трапезе, и Бурлен последовал его примеру. Уже начало восьмого, а он толком даже не пообедал. Они снова сидели в просторной гостиной на первом этаже, с высокими окнами и статуями. Пол был в несколько слоев устлан коврами, а стены сплошь увешаны картинами.

Только обувь пришлось снять.

– Сюда нельзя входить с лошадиным навозом на подошвах, – строго сказала Селеста. – Извините, что пришлось попросить вас разуться.

Они сидели в одних носках, что придавало ситуации некоторую несуразность, фактически подрывая авторитет сил правопорядка. Адамберг предпочел снять и ботинки, и носки – голышом выглядишь всегда элегантнее, чем полураздетым, – Бурлен же инстинктивно воспротивился приказу под тем предлогом, что у него на подошвах не могло быть навоза. На что Селеста заявила непререкаемым тоном: “На подошвах всегда есть навоз”. Адамберг согласился, что это очень тонко подмечено, и убедил Бурлена подчиниться, сейчас было не время терять недавно приобретенную союзницу. Селеста еще раз попросила их говорить потише.

– Ну да, – сказал Амадей. Он беспрестанно скрещивал и разводил ноги, закидывая попеременно то левую ступню на правое колено, то наоборот, выставив на всеобщее обозрение красные носки, видневшиеся из-под разодранных джинсов. – Ну да. Я не хотел с вами разговаривать. Поэтому сбежал. Вот и все.

– Не хотели разговаривать об отце или о письме Алисы Готье? – спросил Бурлен.

– Об Алисе Готье. Это письмо – наше с ней личное дело. Я не думаю, что имею право показывать его кому-то без ее разрешения. Да и зачем оно вам. Это наше личное дело.

– Ее разрешения мы не уже получим. – Бурлен засунул ноги под стол и распластал свои ручищи на скатерти. – Мадам Готье умерла во вторник. И это ее прощальное письмо.

– Так я же был у нее в понедельник, – энергично запротестовал Амадей.

Неизбежная реакция, спонтанная и необдуманная, как будто если ты виделся с человеком в понедельник, он никак не может умереть во вторник. Внезапную смерть вообще трудно воспринять.

– Врач сказал, что жить ей осталось несколько месяцев, – продолжал молодой человек. – Поэтому она и решила навести порядок в своих делах. Мелких и крупных, по ее выражению.

– Она вскрыла себе вены, сидя в ванне, – сказал Бурлен.

– Ну, это вряд ли, – живо возразил Амадей. – Она начала собирать гигантский пазл, картину Коро. И очень надеялась закончить небо, пока жива. Небо труднее всего. И сложить, и добраться до него. Это опять же ее слова.

– Она могла вас обмануть.

– Сомневаюсь.

– Вы что, так хорошо ее знали?

– В понедельник я ее увидел впервые.

– Вы приехали, получив ее письмо?

– А почему же еще? Я полагаю, вы хотите его увидеть?

Амадей Мафоре изъяснялся нервной скороговоркой, чего никак нельзя было ожидать, глядя на мягкие черты его лица. Он вытащил из внутреннего кармана конверт и судорожным, неловким жестом сунул его толстому комиссару. Адамберг и Данглар подошли поближе.

Дорогой месье Мафоре,

Мы с Вами незнакомы, и это письмо удивит вас. Речь пойдет о Вашей матери, Мари-Аделаиде Мафоре, и ее трагической гибели на том ужасном исландском острове. Вас заверили, что она умерла от холода. Это не так. Я тоже участвовала в той поездке, была на острове и знаю, что говорю. Все эти десять лет мне недоставало мужества рассказать, что случилось, и я не могла спать спокойно. Из эгоистических соображений – а я известная эгоистка, – будучи одной ногой в могиле, я бы хотела открыть Вам всю правду, я сама и все остальные утаили ее от Вас, хотя Вы имеете на нее полное право. Прошу Вас приехать ко мне, как только сможете, между семью и восемью вечера, в эти часы я обычно бываю дома одна, без сиделки.