Шестой и последний поднимает пистолет — очень медленно, опытным движением, точь-в-точь как ты, когда тренировался перед празднеством. Если б я только мог рассмотреть глаза! Пожалуйста, это же такое блаженство знать, что сейчас стрелять будешь ты, прошу тебя, подай хоть какой-нибудь знак!..
Палец вот-вот нажмет на спусковой крючок. Сейчас я услышу резкий хлопок, услышу выстрел, увижу, как летит пуля, почувствую, как металл пробьет мне череп, вонзится в мозг. Сердце выпрыгивает из груди, и я кричу:
"Это ты?"
Щелчок… и ВЫСТРЕЛА НЕТ.
Ничего не изменилось. Колотящее в ребра сердце. Пропотевший насквозь зал. Светящие вниз прожектора. Шеренга противостоящих. Молчащие зрители.
Как во сне, я вижу — подходит мэр. Без улыбки, без особого энтузиазма поздравляет меня и шепчет, что мне, пожалуй, пора. Празднество закончено. Только вот…
Странное оно какое-то, это всеобщее молчание. Почему никто не рад — я ведь выжил! Почему такие мрачные лица у зрителей, даже у детей? Я отталкиваю руку мэра. Я иду сквозь строй противостоящих, к телу, боком лежащему на полу, в луже крови. Пять фигур по-прежнему стоят по обе стороны, стоят не шевелясь. Я наклоняюсь. Я судорожно вцепляюсь в волосы. Длинные волосы волной выплескиваются из-под капюшона, светлые волосы, мокрые от крови. Волосы, которых я касался, засыпая и просыпаясь, столько лет. Мэр пытается отвести меня от тела, и я отпихиваю его. Пистолет. Пистолет, до сих пор зажатый в твоей руке. Я, опускаясь на колени, разжимаю твои еще теплые пальцы. Я проверяю заряд.
Знаешь, а в твоем пистолете тоже не было пули…
Помню, я уезжал из деревни на следующее утро, очень рано, туманное выдалось утро, вполне обычное для столь холмистых мест, особенно в это время года. Помню, мэр и хозяин гостиницы помогли мне донести вещи до такси. Остальные жители деревни, должно быть, еще спали. Мэр, не то что два года назад, не пригласил меня приезжать еще.
Такси ехало на север — мимо серых гранитных зданий в центре, мимо кладбища, где из тумана, раздражая глаз, торчали надгробия. Таксист был неразговорчив и только время от времени украдкой посматривал на меня в зеркальце заднего обзора.
В самолете я не спал. Что поделаешь, никогда у нас с тобой это не получалось.
А потом я вернулся в город. А потом я пил — сильно и долго. Но время прошло — и я как-то незаметно снова вписался в обычную безалаберную жизнь. Я рассказал самым близким друзьям, почему мы с тобой больше не вместе. Они впали в шок, но, кажется, что-то поняли.
Знаешь, в тот, последний вечер, когда я понял, что ни один из пистолетов противостоящих не был заряжен, что пуля была только в моем, я посмотрел мэру прямо в глаза и ровно, спокойно сказал ему:
"Вы солгали. По вашей вине я совершил убийство".
Он не ответил. Помолчал, глядя на меня, а потом мягко заметил, что пора уходить.
Я теперь редко сплю. Но когда заснуть удается, вижу во сне тебя живого. Мне снится — мы говорим. Одно и то же — мы говорим, говорим долго о том, о чем не говорили, пожалуй, никогда. А потом я просыпаюсь — и понимаю, что плакал. И никак не могу вспомнить, о чем же мы говорили. Никак.
