Холод смерти - [20]

Я снова стал подниматься наверх. Брэдшоу уже был у дома. Он сидел, бледный, на ступеньке у входа. Свет, лившийся из дверей, освещал его фигуру, отбрасывая колеблющуюся тень на вымощенный плиткой дворик.

— Она мертва, мистер Арчер.

Я заглянул в дом. Элен лежала на боку сразу за дверью с круглым ранением на лбу. Кровь текла обильно, на изразцовом полу образовалась лужа. По краям ее кровь уже начала сворачиваться, словно прихваченная морозцем. Я прикоснулся к ее лицу. Она уже остывала. На моих часах было семнадцать минут десятого.

Между дверью и лужей крови я заметил отпечаток руки. По размерам она вполне могла принадлежать Долли. Возможно, она упала случайно, поскользнувшись, но меня не покидало ощущение, что это было сделано специально для того, чтобы предъявить ей обвинение в убийстве, хотя вполне возможно, что Долли имела к нему какое-то отношение.

Брэдшоу встал и с больным видом прислонился к косяку.

— Бедная Элен. Как ужасно! Вы думаете, этот парень, который нам встретился...

— Я думаю, что ее убили не меньше двух часов назад. Конечно, он мог вернуться для того, чтобы замести следы или забрать револьвер. По крайней мере, его поведение подозрительно.

— Конечно.

— Элен Хагерти когда-нибудь упоминала о Неваде?

Он изумился:

— По-моему, нет. А в чем дело?

— Наш дружок уехал в машине с невадским номером.

— А-а! Наверное, надо вызвать полицию.

— Да, думаю, они обидятся, если мы этого не сделаем.

— Вы вызовете? Что-то мне не по себе.

— Тем не менее лучше, если это сделаете вы, Брэдшоу. Она работала в колледже, и только вы сможете повлиять, чтобы они не раздували скандал.

— Скандал? Я не подумал об этом.

Он заставил себя пройти мимо тела к телефону, стоявшему в дальнем конце комнаты. Я быстро обошел остальные помещения. Спальня была почти пуста, если не считать табуретки и рабочего стола, на котором лежала стопка контрольных работ по спряжению неправильных французских глаголов, пачка книг, французских и немецких словарей, учебников, у стены стояли собрания поэзии и прозы. Я открыл одну из книг — на форзаце стоял лиловый штамп: «Профессор Элен Хагерти. Мейпл-Парк колледж, Мейпл-Парк, Иллинойс».

Вторая спальня была обставлена довольно вычурно новой французской мебелью, на полу лежал каракулевый ковер, тяжелые мягкие шторы ручной работы закрывали огромные окна. В шкафу висели платья и юбки лучших фирм, на нижней полке стоял ряд новых туфель. Ящики комода были забиты свитерами и интимными предметами дамского туалета. Не было ни писем, ни фотографий.

В ванной находилась треугольная, утопленная в полу ванна, пол застлан ковриком. На стеклянной полке стояли многочисленные баночки с кремами, косметикой и снотворным, из рецептов следовало, что выписано оно доктором Отто Шренком и получено в аптеке Томпсона в Бриджтоне, Иллинойс, семнадцатого июня этого года.

Я вывернул на ковер мусорную корзинку. Среди скомканных тампонов и косметических салфеток я обнаружил письмо в авиаконверте, посланное из Бриджтона неделю назад. Оно было адресовано миссис Элен Хагерти. Письмо было без обратного адреса и состояло из единственного листка, подписанного «мама».

"Дорогая Элен,

как мило было с твоей стороны послать мне открытку из солнечной Калифорнии. Это мой любимый штат, хотя я не была там уже целую вечность. Твой отец все обещает мне, что съездит со мной туда, но ему всегда что-нибудь мешает. Слава Богу, с давлением у него стало получше. Я очень рада, что у тебя все в порядке. Конечно, я бы хотела, чтобы ты изменила свое решение относительно развода, но, наверное, здесь уже ничего не поделаешь. Мне очень жаль, что вы с Бертом не смогли ужиться. По-своему он хороший человек. Но со стороны, конечно, всегда легко судить.

Отец все еще злится на тебя. Не позволяет мне даже упоминать твое имя. Он не может простить тебя за то, что ты уехала из дома, да и себя — ведь в ссоре никогда не бывает виновен один. Как бы там ни было, ты все же его дочь и не должна была с ним так разговаривать. Я не хочу ни в чем тебя обвинять и лишь надеюсь, что вы успеете помириться до его смерти. Ты же знаешь, Элен, мы не молодеем. Ты умная, образованная девочка и могла бы написать ему — для него это будет настоящий подарок. Ты ведь его единственная дочь, и услышать от тебя, что он «фашистское отродье»,— тяжело. Отец мучается уже двадцать лет. Напиши ему, пожалуйста".

Я кинул письмо обратно в корзину, потом вымыл руки и вернулся в гостиную. Брэдшоу сидел в плетеном кресле. Даже сейчас, в одиночестве, он сумел сохранить официальный вид, и я подумал, что, возможно, он вообще впервые видит смерть так близко. Я-то уже имел опыт в этом деле, но именно эта смерть причинила мне острую боль — ведь я мог предотвратить ее.

Туман за окном продолжал сгущаться. Он окутывал дом, создавая странное ощущение, что внешний мир растворился и мы с Брэдшоу летим в пространстве — два непохожих близнеца, объединенных трупом молодой женщины.

— Что вы сказали полиции?

— Я разговаривал лично с шерифом. Он сейчас приедет. Я сообщил ему только самое необходимое. Я не знал, надо ли ему что-нибудь говорить о миссис Кинкейд.