Холод - [30]

Первым делом надо было найти выключатель, поэтому он прижался плечом к стене и двинулся вдоль нее, шаря рукой по кафелю где-то на уровне головы. Стена оказалась неимоверно длинной. Примерно как та нора, в которую свалилась любознательная Алиса в погоне за кроликом. Филиппов скользил вдоль стены целую вечность, пока не уперся в угол. Выключателя на ней не оказалось. Или он был, но на другой высоте. Стараясь не думать об этой возможности, Филя двинулся дальше. Ноги его совершенно заледенели. Плечо, которым он касался стены, саднило уже от какой-то царапины. В голове толкались мысли о мерзкой заразе, покрывающей гостиничный кафель, а выключатель всё никак не попадал ему под руку. Неожиданно он вспомнил о вешалке для полотенец и замер, нерешительно поджимая ноги. Конструкция состояла из трех внушительных металлических штырей, произвольно ходивших в разные стороны, и, следовательно, сейчас он мог наткнуться лицом на один из этих никелированных штыков. Представляя себя уже с выколотыми глазами, Филя слегка присел, а потом в полуприседе медленно двинулся дальше. Выключатель оказался на высоте его живота. С какой целью он был туда помещен, осталось загадкой.

Филиппов пощелкал кнопкой несколько раз, и неоновая трубка у него над головой, погудев и помигав для острастки, осветила его серое скрюченное тельце в мутноватом зеркале на соседней стене. Филя удивился, насколько маленькой на самом деле оказалась и ванная комната, и он сам, брезгливо сморщился при виде голого убожества в зеркале и перевел взгляд на опрокинутую прямоугольную бутылку, в которой еще темнел не до конца пролившийся алкоголь.

– Блин, я уже до «Ред Лэйбл» дошел, – застонал он.

Окно в номере оказалось закрытым. Подергав его, Филиппов удостоверился, что жуткий дубак, из-за которого дыхание явственно обращалось в пар, наступил в номере вовсе не по причине его пьяного желания проветрить комнату перед сном. Батареи едва теплились на ощупь. Сотрясаясь всем телом и снова подвывая от холода, он попытался отыскать свое нижнее белье, но быстро оставил эту затею и после небольшого сражения сумел натянуть на все еще мокрые ноги брошенные у порога штаны и ботинки. Ему хотелось поскорее выбежать в коридор, потому что там, по его лихорадочным прикидкам, должно было сохраниться хоть какое-нибудь тепло. По крайней мере, ни одно окно с улицы, насколько он помнил, туда не выходило. Не заморачиваясь на мелкие пуговки своей рубашки, он накинул на плечи поверх нее гостиничное одеяло в крупную и как будто грязную клетку, а затем бросился к выходу. Проскочив мимо распахнутой двери в ванную комнату, он, впрочем, притормозил. Сто грамм отвратного купажного пойла, оставшиеся в опрокинутой бутылке, могли сейчас очень и очень пригодиться. Филя вернулся за вискарем и уже с холодной бутылкой в руке выбрался, наконец, из номера.

Полутемный коридор с уходившими в обе стороны рядами одинаковых, как номерки в театральном гардеробе, дверей был пуст. Гостиница либо уже вымерла, и окоченевшие трупы постояльцев примерзли к гостеприимным матрасам, либо такой холод тут был совершенно обычным делом, и все уже давно привыкли, и у каждого наготове имелась добрая медвежья шкура, в которую можно было спокойно завернуться у себя в номере, и не метаться в мокрых штанах и грубом клетчатом одеяле по коридору. Филиппов дернулся сначала налево, но, пробежав рысцой метров двадцать и не найдя за поворотом стойку администратора, повернулся и гордым рысаком побежал направо. Чего конкретно он хотел от служащих отеля, Филя еще не понимал, однако бег по красной ковровой дорожке – пусть и на деревянных ногах – все же немного согрел его, и в противоположном конце пустынного коридора он приостановился на секунду, чтобы выпить. Вид уходящей в полутемную бесконечность красной дорожки привычно порадовал его, но он быстро прогнал от себя близкие сердцу образы.

– Велкам хоум, – пробормотал Филиппов, сделав большой и жадный глоток из бутылки.

Купажированная гадость, кроме которой в местных магазинах совершенно нечего было купить, показалась ему в этот момент вполне сносным напитком. Горло, покрытое мурашками от холода даже внутри, с благодарностью приняло янтарную влагу, на заплывшие глаза с готовностью набежали стеклянные слезки, и Филя замер, как экспонат из музея мадам Тюссо, прислушиваясь к себе, к холоду, к обожженным и засаднившим от спиртного губам, к трудно скользящему внутри него низкосортному вискарю, к желудку, до которого еще не добежало, и к молчаливой гостинице, которой, по местной фразеологии, был явно пофиг мороз. Вискарик больше удивил желудок, чем самого Филю. Тот пивал вещи похуже.

Он выпрямился и еще секунду постоял неподвижно, делая губы колечком и проверяя, не обращается ли дыхание в пар. Обожженные губы от этих усилий, видимо, лопнули, и Филя почувствовал, как в уголках рта у него опять защипало.

– Блин, – буркнул он, не удержавшись от того, чтобы лизнуть болячку.

* * *

Девушка за стойкой администратора крепко спала, положив голову на руки. Ее волосы, убранные в длинный хвост, блестели в свете неоновой лампы, как будто их кто-то намазал жиром. Таких черных и таких густых волос, как у якуток, Филиппов не встречал больше ни у кого. Они были не просто густыми, а толстыми. Каждый волос в отдельности имел собственную толщину, и вместе они составляли даже не прическу, а самостоятельный, мощно живущий организм. В давние времена мужья этих женщин, очевидно, могли запросто плести из таких волос тетиву для своих луков, неводы для ловли рыб и оленью упряжь. Филиппову пришлось взять себя в руки, чтобы не потрогать это блестевшее, как смола, густое сокровище.