Холод - [29]

Об изначальной испорченности людей он однажды рассказал чудесную сказку.

– Доброе божество, создавшее мир, задумало населить его разумными смертными существами и для начала вылепило их модели в натуральную величину. Эти статуи божество поместило в большой каменный дом, рядом поставило сторожа и велело ему не пускать в дом злого духа. Тот был известен своими пакостями и, разумеется, не упустил бы возможности поучаствовать в процессе производства первых людей. Злой дух, как водится, ждать себя не заставил и подкупил сторожа, пообещав ему теплую шубу, потому что действие происходило в наших с тобой родных местах, и доходяга реально мерз на посту. Злой дух проник в дом, повсюду нагадил, а нечистотами своими из озорства или, быть может, из непочтения к таланту ваятеля испачкал несчастных истуканов с ног до головы. Доброе божество после всего этого безобразия превратило незадачливого сторожа в собаку, а изваяния, чтобы дерьма на них не было видно, вывернуло наизнанку. С тех пор люди наполнены сам понимаешь чем.

Филиппов был искренне рад узнать, что незнакомец – его земляк. Это сдружило их еще больше. Пару раз они оказывались в одной машине, возвращаясь в Москву после шикарных загородных вечеринок, и тот успел посвятить Филиппова в свою секретную концепцию пустоты.

– Пойми, дружище, – негромко говорил он. – Нет ничего более опрятного, стройного и красивого, чем эта доктрина. Я работаю над ней уже много лет. Согласись, что каждый изо всех сил устремляется к обладанию. Все хотят владеть чем-то, наполнить себя и свою жизнь приятным, важным и дорогим. Но это ошибка, это одно из самых печальных на свете заблуждений. Сколько бы человек ни приобрел, ему все равно будет мало. Его всегда мучает жажда чего-то еще. Или хотя бы подозрение того, что есть что-то еще. И лишь пустота способна идеально заполнить человеческую душу. Только она не оставит в душе ни одного незанятого местечка. Чистая физика, брат. С ней не поспоришь.

Очарованный этой логикой Филиппов сближался с незнакомцем до того самого момента, пока однажды, проснувшись, не обнаружил его у себя в квартире. Сначала он решил, что накануне они здорово перебрали, и тот просто у него переночевал, но и на следующий день его новый друг никуда не ушел. Вскоре он объяснил Филиппову, кто он такой на самом деле.

Действие второе Точка замерзания

Проснулся Филя в совершеннейшей темноте. Его разбудил неприятный клацающий звук, как будто за стеной играли на деревянных ложках. При этом задорные ложкари еще слегка подвывали. Он попытался отвлечься от этой гостиничной самодеятельности, усыпляя себя придуманным на такие случаи способом, но старый трюк не сработал. Филя мысленно дорисовывал звуку его причину, однако вместо привычных и убаюкивающих картин ему мерещились какие-то жестяные кролики, предающиеся энергичной и громыхающей любви. Он готов был выскочить из постели и разнести всю гостиницу в клочья, но, поймав себя мокрой рукой за трясущуюся нижнюю челюсть, мгновенно прервал ненавистный стук и подвывание. Впрочем, пытаясь нащупать на тумбочке рядом с кроватью свои часы, он уловил еще более странные звуки. Одеяло, которым он был укрыт, вовсе не зашуршало, когда он потянулся к часам, а неожиданно хлюпнуло и потом издало плещущий звук. Филя попытался опустить правую ногу с кровати, чтобы встать и включить наконец свет, но колено стукнулось обо что-то твердое. При этом хлюпанье и плескание повторились. Окончательно сбитый с толку, он замер, стараясь проснуться, затем осторожно пошарил вокруг себя руками, наткнулся на какие-то пластиковые флаконы и понял, что сидит в наполненной ванне. Вода была ледяной.

Филя некрасиво и гулко выругался, вспомнив, что действительно наполнял ванну перед тем, как завалиться в кровать. Он давно уже практиковал эту процедуру, наивно полагая, что борется с обезвоживанием организма. Спиртное сушило его плоть до состояния готовых вспыхнуть торфяников, а выпивка при перелетах на большой высоте, как он недавно узнал, обезвоживала его талантливую тушку в два раза быстрее. Непонятно было только, почему погас свет.

Филя потер мокрыми руками лицо, надеясь разглядеть что-нибудь в кромешной темноте, но дверь в ванную он сам закрыл на замок, потому что из-за неясных страхов всегда поступал так в отелях, а свет в комнате был погашен. Так что даже под дверью не светилось никакой полоски. Впрочем, какая полоска. Где сама дверь – и то было непонятно. Филю колотило уже отнюдь не мелкой дрожью.

«Хорошо, хоть не утонул», – шевельнулось у него в голове, однако мысль эта не послужила ему утешением.

Пытаясь припомнить, с какой стороны от ванны располагалась покрытая кафелем стена, он приподнялся на дрожавших руках, качнулся вправо и долбанулся головой с такой силой, что рухнул обратно в ледяную воду. Застонав от боли, холода и отчаяния, он разозлился, вскочил на ноги, тут же поскользнулся, в испуге присел, чтобы обрести равновесие, одной рукой зачем-то прикрыл скукоженное до детских размеров мужское хозяйство, другую вытянул влево и, не наткнувшись уже на препятствие, осторожно перешагнул бортик ванны. Под ногами зазвенела забытая с вечера бутылка. Резко шибануло дешевым вискарем. Филиппов замер, соображая – разбил он бутылку или нет, а потом сделал робкий шаг. Ступать он старался на кончики пальцев, чтобы не порезаться, если бутылка все же разбилась, однако ноги его дрожали так сильно, а ледяной кафель был таким скользким, что ему пришлось для надежности опускаться на всю ступню. Иначе он рисковал грохнуться на пол и убиться, например, об унитаз или об раковину, расположения которых он совсем не помнил.