Холмы, освещенные солнцем - [42]

Шрифт
Интервал

Вполне понятно, что с этими резкими колебаниями свойств кошачьего характера — из отрицательных свойств которого в период ожидания потомства и в период самого материнства у нашей кошки остается лишь болезненная обидчивость — соответственно колеблются и целебные свойства кошачьей сути. Целебные свойства ее низки, например, и в тот момент, когда после более или менее продолжительного перерыва в мясной пище вы даете нашей кошке какую-нибудь свежую рыбу вроде хека или камбалы и когда в ней — в кошке — просыпаются сразу рысь, пума, пантера, ягуар и тигрица, вместе взятые; целебные свойства ее вновь повышаются, когда она удовлетворит свои животные страсти и когда жестокие инстинкты снова спрячутся в ней, подобно тому как прячутся в мягких кошачьих лапах кошачьи когти. Наконец, целебные свойства кошачьей сути крайне высоки в моменты кошачьей самоотверженности. Недавно, например, в каком-то журнале я видел фотографию кошки, которая, подобно какому-нибудь легендарному Рикки-Тикки, но уже не на Индостанском полуострове, а где-то у нас в Средней Азии, спасла спавшего ночью в колыбели грудного младенца — грудного, с которым она и не играла еще никогда, к которому она и привязаться-то еще не успела, — спасла его от укуса змеи, сцепившись со змеею этой не на живот, а на смерть, и билась с нею до последнего, до тех пор, пока не прибежал на шум отец ребенка и не добил той лютой змеи.

Да чего там далеко ходить в Среднюю Азию, когда примеры кошачьей самоотверженности — пусть и не такие яркие, как только что описанный случай, — можно было наблюдать в благородном поведении нашей кошки, когда она, охраняя, правда, уже не старую свою хозяйку — Юлию Андреевну, а сравнительно молодую хозяйку от того самого уже нам знакомого пса, могла и час и два самоотверженно сидеть под креслом хозяйки, в то время как та вела неторопливую беседу со своими гостями и его — пса — хозяевами, могла сколько угодно, вернее — сколько нужно было, сколько подсказывало ей ее чувство долга, сидеть, подобравшись к решающему броску, под этим самым креслом и устрашающе выть и шипеть оттуда, лишь только деликатный пес пытался переступить запретный магический круг, совмещенным и точным центром которого были молодая хозяйка и наша кошка.

Правда, в данном случае самоотверженность кошки носила, пожалуй, и некоторый оттенок эгоизма (если самоотверженность может носить некоторый оттенок эгоизма; по-видимому, все же может). Дело в том, что наша кошка отлично знала, что как пес, так и ее молодая хозяйка прекрасно друг к другу относятся. Кошка знала это потому, что лично сама, и не один раз, притом с явным презрением и даже брезгливостью во всем своем облике, наблюдала сквозь безразличнейший прищур, как ее хозяйка весело резвилась с восторженно лающим псом этим, гладила его и обнимала за шею. Короче говоря, самоотверженность нашей кошки, оставаясь самоотверженностью, в данном случае носила оттенок сильной кошачьей ревности и в то же время стремления картинно и укоряюще проявить свою беззаветную преданность.

Несколько выше я хотел первоначально написать, что ах, мол, так и так, я чуть, мол, не забыл всерьез обратиться к кошке, к кошачьей сути, сказать здесь о ней несколько добрых и теплых слов… И это было бы ложью. Почти — я подчеркиваю, — почти с самого начала, хотя очень смутно, как в малых, так и в больших деталях, я представлял себе, как я буду писать этот рассказ или повествование, третья часть моего триптиха сама собою предназначалась для нашей кошки. Иное дело вопрос, почему, мол, пес и кошка — самые близкие человеку друзья — пришлись на боковые створки этого моего триптиха, тогда как центр его во всем своем огненно-петушином великолепии занял мой Петел. Вопрос этот сложен, он может завести нас опять же в такие тонкости или в такие дебри теперь уже творческого процесса, в которых мы — я, во всяком случае, — можем заблудиться и совсем потеряться.

В начале этого лета, как уже говорилось, я наконец-то сделал те самые выводы, стал более или менее последовательно проводить их в жизнь, за что все эти коровы, бараны, куры и петухи стали относиться ко мне несколько иначе, чем относились до этого, стали относиться безбоязненнее и доверчивее. На подлинности этого факта я никак не настаиваю. Вполне возможно — это моя чистейшая и на этот раз уже прямая фантазия, так сказать, положительная мнительность и самовнушение, но, с другой стороны, если задуматься, то почему и действительно не могло произойти подобного? Почему нельзя предположить, что животные и птицы какими-то неузнанными пока что путями чувствуют, узнают, что мною наконец-то сделаны некоторые важные выводы и что я более или менее последовательно провожу их в жизнь? Почему я не могу всерьез предположить это, учитывая уже вполне реальные изменения, происшедшие в характере и течении моей домашней жизни приблизительно за последние полгода, то есть вскоре после того, как… Ну и т. д.

Дело в том, что с некоторых пор темпы роста количества живых существ в нашей квартире приняли если пока что не угрожающие, то, во всяком случае, останавливающие на себе внимание размеры. Короче говоря, в данное время с нами проживают семь хомяков и одна белка. Но несмотря на это и несмотря на предложение и серьезные советы доброжелательного знакомого — любителя животных — достать нам живого ужа; и несмотря на то, что в начале года мой ребенок вполне серьезно подумывал о взятии временно на воспитание из зоосада детеныша льва или тигра; и несмотря на то, что мой ребенок, в этом случае уже с полным сознанием реальности и законности своей просьбы, периодически и настойчиво просит завести у нас в доме какую-нибудь птичку или две птички и какую-нибудь собаку, уж если не большую, то хотя бы маленькую; и несмотря на то, что Юлия Андреевна недавно всерьез предлагала нам взять на зиму петуха, — несмотря на все это настоящая угроза не во внешних перечисленных мною факторах, не в растущих пожеланиях моего ребенка, а в той внутренней неустойчивости моего состояния, когда я не могу с твердой уверенностью сказать, что при благоприятных изменениях в наших жилищных условиях у нас не появятся еще и уж, и петух, и львенок, и маленькая и самая большая собачки и т. д. Дело в том, что рост моих симпатий к животному миру с некоторых пор не идет ни в какое сравнение с реальными темпами заселения нашей жилплощади живыми существами и моя внутренняя неустойчивость, существование которой я всячески скрываю, стала за последнее время поистине катастрофической.


Рекомендуем почитать
Предместья мысли

Перед нами – философическая прогулка Алексея Макушинского по местам, где жили главные «герои» книги – Николай Бердяев и французский теолог Жак Маритен. Гуляя, автор проваливается в прошлое, вспоминает и цитирует поэтов, философов и художников (среди них: Лев Шестов и его ученики, Роден и Рильке, Шарль Пеги, Марина Цветаева, Альбер Камю), то и дело выныривая обратно в современность и с талантом истинного романиста подмечая все вокруг – от красных штанов попутчика до фантиков на полу кафе. Читать такую прозу – труд, вознаграждаемый ощущением удивительной полноты мира, которая, как в гомеровские времена, еще способна передаваться с помощью слов.


MW-10-11

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


MW-01

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Сумерки

Роман «Сумерки» современного румынского писателя Раду Чобану повествует о сложном периоде жизни румынского общества во время второй мировой войны и становлении нового общественного строя.


Добрые книжки

Сборник из трёх книжек, наполненных увлекательными и абсурдными историями, правдоподобность которых не вызывает сомнений.


Сидеть

Введите сюда краткую аннотацию.