Hollywood на Хане - [29]

— !!!!!!!! — немая сцена… Кто же из образованных любителей гор не слышал о Профите!.. Справедливости ради, надо заметить, что по-французски его фамилия читается, как Профи, с ударением на последнем слоге, но, учитывая, что все в лагере и я сам называли его Профитом, я и тут продолжу называть его этим русизмом. В своё время, я уже был высмеян на форуме известного альпинистского сайта за педантичную приверженность правилам французской фонетики, вовремя не догадавшись, что фраза «стена Пети Дрю» кажется забавной русскому глазу.

Итак, я стоял в двух шагах от легенды французского и мирового альпинизма: скоростное соло на Юго-Западной стене Пти Дрю по маршруту American Direct (за 3 часа 10 минут!..), новый маршрут по северо-западному гребню К2 в связке с Пьером Беганом… Всё это — бриллианты, гранённые для королевских корон, и даже если бы их обладатель не совершил более ничего примечательного — а он совершил!.. — они обеспечили бы ему место на троне альпинистского королевства…

Король смотрел на меня умными, много повидавшими глазами и приветливо улыбался.

— Хотите мы вас с ним сфотографируем?

— Да нет… да ладно… — Отмахнулся я. Нет ничего глупее, чем искать знакомства с великими, а уж фотографироваться на их фоне, как на фоне Колизея или Триумфальной Арки — верх пошлости. Впрочем, это слабость, которой подвержены очень многие, если не все, и редко кому удаётся устоять перед искушением потешить своё тщеславие.

И тут Кристоф, видимо догадавшись, о чем идёт речь, указал на мой фотоаппарат и произнёс просительным тоном: «Let's do photo?..». С французской элегантностью и врождённым тактом он решил проблему: Кристоф Профит просил оказать ему честь, сфотографировавшись вместе с ним на фоне Хан-Тенгри, и я, разумеется, не мог ему отказать…

В дальнейшем, наблюдая за Кристофом, я вновь и вновь убеждался, что являюсь свидетелем редкого природного феномена: скромная и обаятельная личность, лишённая малейших признаков «звёздной болезни» и являющаяся притом несомненной звездой самой первой величины.

Французов у нас было трое, их звали Кристоф, Патрик и Фантен, и жили они не на территории базового лагеря, а прямо на леднике — в собственном просторном шатре, похожем на надувную летающую тарелку. У входа в шатёр прозрачным амурным намёком были сымпровизированы три лежанки — ох уж эти французы!.. — но свободное от восхождений время они проводили, всё же, не на них, а в палатке-столовой, окруженные уважением мужчин и любовью женщин…

Свято место пусто не бывает: четыре года назад в этом лагере записными мачо и заядлыми сердцеедами числились испанцы, а сейчас эта завидная экологическая ниша занята французами, которые, как и положено французам, скорее сердцееды, чем мачо, в отличие от испанцев, которые наоборот…

Отличаясь друг от друга многими внешними проявлениями, принадлежа к разным поколениям и к разным социальным прослойкам, наши французы составляли, тем не менее, некое триединое целое: как «три поросёнка», «три Толстяка» или — что куда больше подходит к нашему случаю — «три мушкетёра».

Кристоф — классический горовосходитель, прирождённый альпинист в старом добром понимании, не замороченный новомодными фенечками, ценящий в любимом занятии глубинную суть, а не внешний лоск. Открытый, разговорчивый, наводящий мосты. Всё, что он делает, он делает с любовью и ненавязчивой доброй энергией, вовлекая в свои дела окружающих, заражая и заряжая их… Он плывёт по жизни, как большая любопытная рыбина, увлекающая в свой фарватер случившуюся мелкую рыбёшку…

Не то Патрик: спортивный парень в мужском расцвете, — в том самом, когда сил ещё невпроворот, но всё уже доказано и можно спокойно заниматься любимыми делами и любимыми женщинами, очертив вокруг себя вполне осязаемый круг, куда посторонним вход не заказан, но и не приветствуется. Индивидуалист и экстремал, — дитя объединённого глобально и разобщённого на индивидуальном уровне века: стремительный забег в никуда, блестящие синтетические достижения, которыми легко восхищаться, но которым трудно сопереживать, поскольку они относятся скорее к индустрии развлечений, чем к созиданию чего-то осмысленного. Да хранит его Бог!

И, наконец, Фантен: деловой человек, который, сколько бы ни ходил в горы, был и останется прежде всего бизнесменом, и я говорю это вовсе не потому, что я не люблю бизнесменов, — просто он такой человек, этот Фантен.

В горы все три француза ходят по-разному. Кристоф приходит в горы, как к себе домой, и, будучи по профессии горным гидом, является таким образом своего рода «надомником». Для Патрика горы — арена самовыражения, объект, но не субъект, палитра с красками, которыми он пишет сумасбродное полотно собственной жизни. Ну а Фантен наведывается в горы, как гость, — в сопровождении гостеприимного хозяина Кристофа. Ему нравится в доме Кристофа, и он думает, что хотел бы жить в таком же, вряд ли осознавая при этом, что у него нет той внутренней свободы, которая позволяет людям обзаводиться подобными домами.

Я много и внимательно наблюдал за этими парнями, потому что я люблю французов и интересуюсь ими, несмотря на всё их глубоко укоренившееся высокомерие и вздорный национальный характер. Я прощаю им с лёгкостью все недостатки только за то, что эти породистые, нервные и чувственные люди понимают толк в вине и в женщинах и всегда умеют находить правильное место для чашечки кофе и для постели. Тот, кто научился так жить, имеет полное право класть с прибором на всё прочее озабоченное человечество — я в этом глубоко убеждён…