Хоккейные истории и откровения Семёныча - [9]

Вот вам и цивилизованный рынок: платишь налог и знаешь, в каком виде эта денежная повинность может вернуться к тебе в самый нужный, самый сложный момент жизни.

Почему такое возможно в Швеции? В не меньшей степени потому, что на государственном уровне превалирует понимание: благополучие страны напрямую зависит от здоровья ее жителей. Шведский подход к охране здоровья населения базируется на осознании простой истины: «здоровые люди — благополучное общество».

Наш разговор с Борисовым случился в конце мая 2003 года. А 19 апреля мы с Эпштейном на выходе из ледового дворца еще раз столкнулись с Ковальчуком. И, еще раз полюбовавшись на его мощную фигуру («Надо ж, какой здоровый парень–то», — удивленно вскинул густые седые брови Семёныч), пожелали молодому дарованию успехов на финском льду:

— Будь здоров, Илюха, ни пера тебе там, ни пуха!

— Буду, — засмеялся в ответ Ковальчук.

Но в Финляндии на первенстве мира 2003 года сборная России ничего не выиграла. Последовали традиционные «оргвыводы»: Плющева отстранили от работы и в качестве «пожарника» руководство Федерации хоккея России призвало в команду знаменитого Виктора Тихонова, полагаясь, видимо, на магию имени и авторитет. Помогал мэтру Владимир Юрзинов–старший. Вновь два многоопытных тренера сошлись вместе, как в былые годы. Но в отличие от тех прошлых лет команду к успеху не удалось привести и им, познавшим в иные времена вкус самых громких и многочисленных побед.

И профессионалы из НХЛ, в их числе Ковальчук, не выручили. Кстати, когда в сезоне 2004/2005 годов в НХЛ случился локаут и сезон там по этой причине не был сыгран, в Россию приехали многие звезды НХЛ. Особенно прилично собралось их в казанском «Ак Барсе». И Ковальчук среди них. И что же? Не очень получился, если говорить откровенно, сезон у Ильи. Не было былого блеска, мощи, обводки. Говорили мне об этом многие хоккейные люди. Но они же, правда, тут же добавляли, что такое случается с игроками. По разным причинам. Главное в этот момент — не пасть духом, продолжать работать и сохранить уверенность в своих силах. И игра наладится… Так оно и вышло. Вернувшись в клуб «Атланта», Илья набрал по состоянию на 15 января 2006 года в сезоне 2005/2006 годов 66 очков: забил 34 гола и отдал 32 результативных паса. Хорошо бы, если «прицел» клюшки Ковальчука не сбился и в олимпийском Турине.

А тогда, в Одинцово, мы с Эпштейном пошли в сторону от Дворца спорта.

«Идем, я тебе покажу, где жил до войны», — сказал мне Семёныч. Заинтригованный, я только тут и понял, что Эпштейн поехал со мной и на сборную поглядеть, и на свой старый дом взгляд бросить. Совместить два дела. Тем более что дом этот находился по адресу: Можайское шоссе, 63.

Дом, в котором начинал жизнь Эпштейн и который собирались сносить, стоял впритирку к шоссе. Деревянный, темно–бурого окраса, с наличниками, застекленной верандой. Сколько их таких в России? Сотни тысяч… Ветви деревьев над крышами, палисадники, кусты смородины, сарай. Пока шли, Эпштейн угадывал снесенные уже дома, в которых жили когда–то добрые соседи. Остались от тех жилищ лишь кустарники, да яблони. Да кое–где покосившийся штакетник. «Яблонь у нас здесь вокруг было много, — молвил Эпштейн, открывая дверь в дом. — Вот тут мы и жили».

Предстала моему взору очень скромная обитель из двух комнат, куда вел коридор, своего рода прихожая, замкнутая с одной стороны стенкой печки. В большой комнате какие–то доски, кровать с ветхим матрасом, шкаф с помутневшими стеклами, на которых сквозь осевшую пыль просматривался фигурный рисунок. Внутри я обнаружил журнал с выкройками и альбом с лекалами. «Это Любашины, она ж у меня портняжничала, — пояснил Эпштейн, увидев у меня в руках бумаги покойной жены. — Замечательная была женщина».

Часы на стенке с потемневшим от долгих лет золотистым циферблатом давно уж времени не отсчитывают: некому гирьки подтягивать, пустота в комнатах, как в обезматочевшем улье. А в углу стояла швейная машинка фирмы «Зингер», точнее то, что осталось от машинки некогда знаменитой фирмы. «Отец ведь агентом по продаже зингеровских швейных машин работал. А сюда, в Одинцово, мы перебрались в начале 30‑х годов и отец уже стал директором магазина», — раскручивал Семёныч тихим голосом летопись жизни своего семейства.

Вдаваться в подробности у Эпштейна настроения не было, чувствовалось, что удручает его запущенность, царящая в комнатушках. И былое вставало незримо рядом, теребило душу. Здесь, в Одинцово, корни эпштейновские, здесь жил он с отцом и матерью, скончавшейся во время войны, старшим братом, сестрой. Сюда привел молодую жену, которая подарила ему сына. Здесь ушел из жизни и отец, а сам он отсюда, из Одинцово, выпорхнул мальчишкой в сутолоку московской жизни.

«Ладно, пошли, что ли», — буркнул Николай Семёнович минут через десять, не желая более томить сердце не радующими глаз видениями. И мы вновь ступили на влажную черную почву дворика, где когда–то, «каких–нибудь» 70 лет назад делал подросток Коля Эпштейн зарядку, колол дрова, расчищал дорожки от снега и задумывался о грядущей прекрасной жизни.

Там, не влезая особо в душу тренера с расспросами, сделал я фото Эпштейна на фоне его одинцовского домика. Мне и раньше Николай Семёнович кое–что о своем прошлом рассказывал. А в тот апрельский день дополнились те рассказы созерцанием прежнего быта, прежнего его житья–бытья. И лучше, чем сам Николай Семёнович, о том времени никто не расскажет.