Хоккейные истории и откровения Семёныча - [5]

«Химик» мужал, обрастал хоккейными «мышцами», набирался опыта. Вчерашние юниоры, имена которых мало кому были известны, становились потихоньку мастерами, хотя в общем–то оставались еще совсем молодыми парнями. Но их неуклонное движение вверх по ступенькам спортивного мастерства определялось тем, что направлял их уверенной рукой Эпштейн.

— Николай Семёнович собрал тогда команду молодую, всем нам было по 20–22 года, страха мы не ведали, авторитетов не боялись, сил было невпроворот. Я не помню, — продолжал Борисов, — чтобы Эпштейн в те годы исповедовал какую–то особую тактику игры от обороны. Отнюдь нет. Мы были амбициозны, любили атаковать и делали это вполне успешно. Разумеется, в матчах с ЦСКА, «Динамо», «Крылья ми» нам приходилось часто обороняться, ведь команды–то были какие! Но даже с этими хоккейными грандами нам удавалось соперничать. Помню, например, что в одном сезоне «Химик» сыграл с ЦСКА на первенство Союза и Кубок СССР шесть матчей и их итог был равный 3:3. В армейской команде тогда играли еще Пучков, Сологубов, Трегубов, Сидоренков, Александров, Локтев, Альметов, Деконский, Сенюшкин. Сам Тарасов в сердцах выговаривал своим нападающим: «Куда вы лезете напропалую на этих «столбов»?» Так Анатолий Владимирович называл наших защитников — Долягина, Ватутина и Рагулина, физически очень крепких ребят.

Словом, был в «Химике» коллектив с мудрым наставником.

— Все успевал Семёныч, — говорил с теплотой в голосе Борисов. — И на учебу полкоманды устроил в Московский областной пединститут, все про всех нас знал, все наши болячки. Бывало, подойдет: «Ну, как дела–то, что дома, чего нос повесил?». Спросит, запомнит, и непременно поможет. А то вдруг скажет: «Слушай, Юрка. Вот еще пару месяцев на тебя я посмотрю, а потом выгоню». — «Нет проблем, — отвечал я в тон этой тренерской сентенции. — Как скажете, Николай Семёныч». И никаких обид. Умел Эпштейн найти нужную тональность в общении, как со всей командой, так и с каждым игроком. Талант у него был на это. И мы все чувствовали себя за ним, как за каменной стеной. Это вовсе не означает, что Семёныч был мягким. Ничуть. Он мог так отбрить, что мало не покажется. Но даже в такие моменты зла на него никто не держал. Потому что зря он никому не выговаривал. И все это понимали.

Николай Семёнович человек очень азартный. В «Химике» мы все здорово играли в преферанс. Игра на смекалку, выдержку надо иметь, разгадывать замыслы соперника. Семёныч терпеть не мог проигрывать, горячился, спорил. В эти часы царила атмосфера азарта, и все мы в тот момент находились в одинаковом положении — не было тренера и игроков, были только заядлые картежники.

Эпштейн очень хорошо понимал настроение игроков и мог, что называется, отпустить вожжи. Как–то играл «Химик» матч с ленинградской командой Института инженеров железнодорожного транспорта. Команда бала добротная, в классе «А» выступала. Игра вышла непростая, лед был вязкий, никак не раскатишься. Вымотались мы, но выиграли 2:1. А потом подходим к тренеру и говорим: «Николай Семёнович, устали, сил нет. Если не выпьем грамм по 100, точно кто–то заболеет». Оторопел Семёныч от такой наглости: «Ишь, чего захотели, да вы что, сдурели совсем?!». А потом за обедом заказал всем по сто граммов. Так из–за этих 100 граммов кое–кого под руки из столовой выводили. На следующий день, утром Эпштейн подходит к Громову: «Гром, ты что ж это, бес, а? Да тебе, чтоб так упиться, ведро ведь надо!». Семёныч, когда волновался, картавил чуть больше обычного. «Сам не пойму, в чем дело, Николай Семёнович, — ответствовал Громов, глядя на тренера невинным взглядом. — Как так вышло? Видно, здорово все же устал вчера в игре».

Уроки Семёныча были своеобразны.

— На сборах, например, заставлял нас прыгать в воду с пятиметровой вышки. Смелость воспитывал. Бывало, залезешь, посмотришь вниз, страшновато. Но ничего, нырял я вниз головой даже, — смеется Борисов. — Хотя это было необязательно. Главное условие было — прыгнуть, а уж как — личное дело каждого. Он даже сына своего Марина заставлял сигать, конфеты ему «Мишка» покупал, чтобы задобрить. Вот не помню только, прыгнул Марик или нет. Все же он еще тогда пацан был.

А однажды был такой случай, — сам получая видимое удовольствие от обращения к былому, продолжал Борисов. — Закончили мы сезон. В Москве дело было. И Николай Семёнович пригласил нас в кафе «Арарат» на Неглинной: меня, администратора «Химика» Костю Будылкина и Громова. Пришли, сели, все красиво, шикарно даже. Заказал нам Семёныч цыплят на вертеле. А потом спрашивает: «Ну что, выпить небось, архаровцы, хотите?». Мы что ж, носами крутим, от ответа увиливаем. «Знаю, знаю вас, хотите ведь». И заказал бутылку водки. Выпили. Закусили. «Ну что, еще одну? Ведь хотите, по глазам вижу». И еще одну заказал. И сам нам помог немного. Расплачивался, конечно, сам. Ну что тут скажешь? А с другой стороны, такой вот случай. Пригласил как–то Эпштейн в команду одного игрока, хорошего, надежды подававшего. И за обедом этот парень спрашивает Семёныча, нельзя ли, мол, вместо супа сто граммов выпить? Ответ последовал тотчас же и предельно ясный: «Вон отсюда…». Игрок этот из «Химика» исчез.