Хоккейные истории и откровения Семёныча - [17]
Толкуют много о личности в спорте. Пожалуйста, пример такой личности. Гриша Федотов — знаменитый нападающий, кумир болельщиков, имя его у всех на устах. Самолюбивый, познавший сполна вкус заслуженной славы. А увидел Боброва в игре и молвил: «Да, этот парень–то, пожалуй, посильнее меня будет». Легко ли было Федотову такое признание сделать? И не про себя, а вслух. Ведь услышали эти слова все армейцы. И другим рассказали. Вот подлинное величие игрока и личности — признать и оценить величие другого, с тобой рядом играющего и, чтобы там ни говорили, немалую толику твоей славы себе забирающего.
Зато уж и играли оба — загляденье. Борис Андреевич Аркадьев сумел двух таких великих в одно целое превратить. Но тут непременно следует выделить один важный, с моей точки зрения, момент. Игра армейцев во всем их блеске процветала, благодаря тому, что им противостояла великолепная динамовская команда. Там тоже братва собралась на загляденье: Бесков, Соловьев, Карцев, Трофимов. Ну, прямо, одни звезды. И вот сходились друг против друга ЦДКА и «Динамо», и в их соперничестве обогащался, набирал мастерства весь наш футбол. Ведь чем больше сильных клубов, тем сильнее весь футбол в целом. И к хоккею это в равной мере относится. Искусственное усиление одних команд за счет «рекрутирования» в них наиболее талантливых игроков других клубов не идет на пользу ни самому футболу (хоккею), ни зрителю. Я‑то в «Химике» с этим «опытом» столкнулся сполна. Не случайно ведь в Национальной хоккейной лиге (НХЛ) правом первого выбора сильнейших новобранцев пользуются слабейшие клубы лиги.
Но вернемся к послевоенным ЦДКА и «Динамо». Эти клубы эталонами служили, по ним свою игру другие команды сверяли. У динамовцев тоже ведь тренер был что надо — Михаил Иосифович Якушин.
У меня особое чувство восхищения вызывал Борис Андреевич Аркадьев. Вот был тренер Божьей милостью. Голоса не повышал на игроков, настоящий русский интеллигент. Наверное, из этой интеллигентности у него и склонность к анализу происходила. Он футбол ведь творил, он созидателем игры был. Идея сдвоенного центра им, Аркадьевым, выпестована задолго до того, как ее в мире внедрять стали. У нас в стране только в конце 1950‑х годов еще одна такая пара появилась: московские торпедовцы Иванов — Стрельцов.
Но это я так, к слову. А Аркадьев остается для меня эталоном тренера. Так же, как Бобров — эталоном игрока. И личности. Я Боброва вполне вижу в любом составе сборной Бразилии. Нет, не испортил бы он там погоды. Говорят, что он «гастролер» был, мол, только в атаке играл, к своим воротам не оттягивался. А я вот не так давно посмотрел кадры кинохроники о послевоенном турне динамовцев по Англии. И вдруг вижу: Бобров из свой штрафной площади рывок делает в штрафную англичан. Через все поле, как торпеда. Вот тебе и «гастролер». Мирового класса игрок был. Нападение его стихией было, главным делом. Он нападающий был от Бога. Лучше него никто забивать не умел. Пеле ведь тоже мог бы сыграть в защите. Но все же он славен прежде всего атакой. В ней, в атаке, он наилучшим образом свой футбольный гений раскрыл…
И человек Всеволод был удивительный, с открытой душой. Отказать порой никому не мог. Но и не стелился ни перед кем. Вот однажды был такой случай. Подарил Василий Сталин всей команде ВВС кожаные пальто. Шикарные. Бобров шел поздно вечером, и шпана с него пальто сняла. Что делать, он идет дальше. Вдруг слышит сзади топот и голос: «Эй, ты что, правда что ли Бобёр?». «Не Бобёр, а Всеволод Михайлович Бобров». Вернули ему пальто те ребята. Вот такая была популярность.
Как–то были мы вместе в заграничной поездке. И вот, помню, утром встал Севка перед зеркалом, смотрит на себя. А лицо красное, накануне «посидел» прилично. Смотрел он, смотрел, тер щеки, а потом задумчиво так: «Не пойму, и чего меня только бабы так любят?». Тут главное, что сказано–то было без всякого самолюбования, удивление такое было, я бы сказал, сверхискреннее. Он так многому умел удивляться, непосредственно, по–ребячьи…
То поколение вообще было своеобразное. В чем–то, быть может, и израненное не только физически, но и душевно. Война через их молодость проскрежетала. Но она же их души и закалила. Вот Григорий Иванович Федотов. Глыба в футболе, да какая. А образования было маловато. Уговорили его поступать в школу тренеров. Изложение писал по чеховской «Каштанке». Провалился. Ребята смеялись: «Затрахала прямо «Каштанка» нашего Григория Ивановича!». Но он самолюбивый был, стал учебники читать, подучил язык–то. Самолюбие, гордость.
После «Локомотива» играл я за «Пищевик». В хоккей с мячом тоже. В 1946 году уступили мы ВВС в стыковочном матче за право играть среди двенадцати сильнейших футбольных клубов, а на следующий год команда распалась. Стал я, как нынче говорят, свободным агентом. Пригласили меня тогда поиграть за челябинский клуб «Дзержинец». Деньги предложили по тем временам хорошие — поехал я на Урал. Там впервые встретился с директором ЧТЗ Исааком Моисеевичем Зальцманом. Вышло вот как. Приехал я, начал играть. Но только чувствую, что–то не так. Впечатление такое, будто «сплавляют» меня, будто я «не ко двору». А ведь я не сам туда поехал, пригласили же. А только стала потихоньку молва идти, что будто бы никто меня на Урал и не направлял, что я сам взял да и дал туда деру, в обход профсоюзов.
