— Петра Раубе, тебя Трибунал приговаривает бить кнутом у столба, десять раз, пусть муж твой заплатит пять талеров земли Рбенерее Трибуналу, также мы приговариваем тебя к усечению языка за навет и клевету.
— А-а-а, — заорала женщина, потом зарыдала.
А отец Иона говорил дальше:
— Марта Кройсбахер, приговариваем тебя бить кнутом у столба десять раз, пусть муж той заплатит за тебя пять талеров, приговариваем тебя, также, к усечению языка.
— О Господи, да за что же, — завыла толстуха, — это они меня подбили на клевету.
— За навет и клевету, — закончил брат Иона.
— Я не виновата, Господи, ну вы хотя бы денег у мужа не берите. Он убьёт меня.
— Не убьёт, — заверил толстуху отец Николас, — то грех, а вот поучить тебя, пускай поучит, чтобы урок был.
— Да и так уже будет, — рыдал женщина. — Не берите денег с него.
— Ему и самому урок будет, как в блуд ходить, — добавил отец Иоганн.
Бабы рыдали, их пришлось тычками затыкать, чтобы не мешали читать приговор отцу Ионе. Только злобная Магда Липке молчала, таращилась на судей да горела внутри огнём злобы.
— Трибунал приговаривает, — продолжал толстый прелат-комиссар тихим голосом, — Вольфганга Веберкляйна, писаря городского магистрата к десяти талерам земли Ребенрее штрафа в пользу Трибунала Святой инквизиции. За корысть. И пусть два талера, что взял за подлое дело, тоже принесёт.
Юноша встал и низко кланялся несколько раз судьям.
Волков думал, что уже закончили, но к его удивлению отец Иона продолжил чтение приговора:
— Святая Инквизиция также постановила, Гертруду Вайс, вдову… Её что-то нету здесь, — удивлялся монах, — ну да ладно, бить её у столба кнутом пять раз и взять с неё два талера земли Ребенрее штрафа в пользу Трибунала. А также пусть она день стоит у столба, чтобы все видели её.
Брюнхвалд озадаченно уставился на Волкова, но тот сам об этом слышал впервые. Он и сам был удивлён.
— Деньги все пусть выплати городской магистрат из казны, а город пусть потом все деньги взыщет с виновных.
Люди из магистрата и сам бургомистр рады такому раскладу не были, стояли с кислыми лицами. Да разве тут поспоришь?
— Святым отцам города Альк, ночью быть при осуждённых, исповедовать их и дать им причастие. На том всё. Трибунал свою работу закончил. Кавалер, добрый человек, проследите, чтобы приговор зачитали на рыночной площади и у главной кирхи города. Да, простит нас Господь.
Люди стали расходиться, женщины завыли снова. И с новой силой. Их потащили в тюрьму. Приговор Волков забрал у писаря и передал Брюнхвальду, а сам поспешил поймать бургомистра, и поймав его сказал:
— Господин бургомистр, деньги мне принесите сегодня, мне нужно будет с трактирщиком рассчитаться.
Господин Гюнтериг кивнул невесело.
— И те десять монет, что обещали мне за содействие вашему писарю. Не забудьте.
Гюнтериг опять кивнул.
— И не забудьте, что к рассвету эшафот на площади должен быть готов. И чтобы лавки для святых отцов были.
На этот раз Гюнтериг даже не кивнул, только смотрел на Волкова, поджав губы.
— И не смотрите на меня так, вон на баб своих так смотрите, — зло говорил кавалер, — если бы не они, нас тут не было бы.
Господин бургомистр и на этот раз промолчал.
Он ещё не доехал до постоялого двора, как его догнал Брюнхвальд и заговорил сразу.
— Отчего попы вдову решили наказать?
Волков глянул на него удивлённо, но ничего не ответил.
— А вы знали, что вдову пороть собираются? — продолжал ротмистр, видно этот вопрос не давал ему покоя.
— Нет, с чего мне знать, я ж не выношу приговоров.
— За что бабу бить будут, не понятно.
— Всё понятно, за блуд.
Волкову было понятно, а вот Брюнхвальду нет, он не соглашался.
— Так не замужем она.
— Карл, я не буду спорить, мне всё рано.
Они въехали во двор трактира, но видимо ротмистр не считал разговор законченным:
— Кнутом бить будут, да ещё два талера возьмут.
— Ничего, не обеднеет, сыр всегда людям нужен будет.
— И ещё у столба стоять весь день, на позоре.
— Карл, что вы хотите? — Волков слез с коня.
— Может попросить попов, чтобы изменили приговор? — предложил Брюнхвальд.
— Вы в своём уме? — Волков стал пристально его разглядывать, — изменить приговор, да Максимилиан его уже на рынке прочёл, теперь у церкви читает, да и с чего бы попам менять приговор.
«А-а, старый вы дурень, Брюнхвальд, — догадался кавалер, — вам что, приглянулась вдова?»
— Причём здесь это, — бурчал ротмистр, — приговор не справедливый.
— А по мне так справедливый.
— Пять ударов кнутом по женской коже? Справедливо?
— Скажем Сычу, чтобы бил милостиво, чтобы не попортил кожу.
— А два талера?
— Карл, я целыми днями думаю о том, чем платить вашим людям и вам, — начинал злиться Волков, — и я даже представить боюсь, сколько ещё с меня попросит трактирщик за постой. И уж я, не задумываясь, возьму с вдовы два талера, а раз вы так за неё переживаете, отдайте эти пару монет сами.
Брюнхвальд насупился, стал таким, каким Волков его увидел в первый раз, суровым и жёстким:
— У столба её будут день привязанной держать.
— Попы уедут, сразу отпустим.
— Позор ей будет.
— Ей уже позор. Весь город знает, что к ней мужики ходили. Да и весь город знать будет, что трём бабам из-за неё языки повырывали.
