ХОХО. Целую. Обнимаю - [11]

Мама подходит к рисоварке, открывает ее и вздыхает, ничего не найдя внутри.

— Ты не поела в офисе? — спрашиваю я.

— Было некогда.

Я указываю на кухонную стойку, где оставила пакет с едой.

— Миссис Ким передала нам немного панчхана, можешь поесть его. Там есть чанджорим, как ты любишь.

Мама цокает языком.

— Лучше бы миссис Ким не совала свой нос в чужие дела. Иногда она слишком любопытна.

— А по-моему, это было мило с ее стороны.

— Только не пытайся меня убедить, что она не отпускала ехидные комментарии о том, как я тебя воспитываю.

Я честно пытаюсь вспомнить все, что говорила миссис Ким, но на ум так ничего и не приходит.

— Там и чапчхэ[21] есть.

— Ладно, можешь приготовить рис? Я пока схожу в душ. И, раз уж ты еще не спишь, нам надо кое о чем поговорить.

Когда мне заявляют, что «нам нужно поговорить», я всегда начинаю нервничать. Почему бы просто сразу все не выложить? Я сразу напрягаюсь: вдруг разговор пойдет о чем-то плохом. Хотя серьезные новости мама не станет так на меня обрушивать — только не после случившегося с папой.

— Конечно, — отвечаю я.

Мама уходит в свою комнату — они у нас в противоположных концах квартиры, хотя это все равно, что прямо по соседству.

Я высыпаю в чашку два стакана риса и промываю его под водой, после чего закидываю в рисоварку.

Наконец, я достаю из морозилки дынное мороженое и сажусь за стол, пытаясь нагуглить, сколько занимает перелет из Лос-Анджелеса в Сеул.

Четырнадцать часов.

Затем я проверяю разницу во времени между Кореей и Калифорнией.

Шестнадцать часов.

Минут через двадцать мама возвращается на кухню в халате, тщательно обернув волосы полотенцем.

Когда рисоварка пищит, возвещая о готовности, мама накладывает рис в чашку и садится за стол напротив меня.

Она никак не реагирует на количество панчхана, оставшееся в контейнерах, поэтому я тоже ничего об этом не говорю.

— Утром мне позвонили из Сеула, — начинает она. — Насчет… моей матери.

Я выпрямляюсь на стуле.

— Она же в порядке?

Стоило только упомянуть о ней в разговоре с Джеву! Может, мы никогда и не виделись, но она — часть моей семьи, и я бы не хотела, чтобы с ней случилось что-то плохое.

— С ней все хорошо, — успокаивает мама. — Настолько хорошо, как может быть у человека с раком кишечника. Мне звонил ее врач — мама достаточно здорова, чтобы выдержать операцию через несколько месяцев, но она отказывается. Это будет еще нескоро, пока ей требуется тщательное наблюдение, но я подумала, что могла бы слетать в Сеул на пару месяцев, провести с ней какое-то время и убедить согласиться на операцию.

В моей голове проносятся сотни мыслей: у бабушки рак, не такой, как у папы, но она все равно больна. И мама полетит в Сеул, чтобы позаботиться о ней. Без меня.

— Я уже позвонила Джею, — продолжает мама, — и он сказал, что ты можешь пожить у него до конца учебного года. А к июлю я должна вернуться.

— Ты собираешься уехать до самого июля? — я едва не срываюсь на крик. — Но сейчас же ноябрь!

— Нет, — отвечает она спокойно. — Я улечу только после Нового года. Скорее всего, в конце февраля. Мне еще нужно закончить кое-что по работе.

Я все еще пытаюсь осмыслить происходящее. Мама собирается оставить меня одну посреди последнего учебного года?

— Но у меня же будет выпускное выступление в мае.

— Это не последнее твое выступление. Дженни, пойми, я нужна маме.

«Ты нужна мне». Я едва не говорю это вслух, но мне удается сдержаться. В противном случае она спросила бы почему, а у меня не получилось бы назвать ни одной причины, кроме той, что я просто буду скучать.

— Я не приняла бы такого решения, если бы не была уверена, что с тобой все будет в порядке.

— Но мама…

— Если с ней что-то случится и меня не будет рядом, я никогда себе этого не прощу.

Шах и мат. С этим я спорить не могу — сама чувствовала бы то же самое. Да я и чувствовала.

— Значит, ты будешь в Корее, — подытоживаю я и сама слышу, как устало звучит мой голос. — У нас с ней шестнадцать часов разницы.

— Я… Подожди-ка, а ты откуда знаешь?

— Не важно.

Я встаю. Хотелось бы мне сказать маме еще пару «ласковых», но я смотрю на нее — и гнев внутри утихает. Она выглядит такой же вымотанной, как я себя чувствую, под глазами появились темные круги, и даже аппетит пропал — яркий признак того, что она сама не своя.

Я решаю пойти на мировую.

— Ну, хотя бы в праздники ты будешь дома. А потом в Сеул, значит? Последний раз ты там была сколько, лет шесть назад?

Это был единственный раз после того, как она приехала в США по студенческой визе и осталась здесь, выйдя замуж за отца.

— Семь, — вздыхает мама. Похоже, ей полегчало, потому что она тянется за блинчиком из маша. — Я и так долго откладывала эту поездку. Пора вернуться домой.

* * *

На следующий день я едва не опаздываю на урок по игре на виолончели, потому что легла спать не раньше двух ночи. Когда мы начинаем занятие, я фальшивлю, и Юнби, моя учительница, останавливает меня прямо посреди партии, которую я разучиваю для выступления в школе.

— Я вижу, что тебя что-то беспокоит, — замечает она. — Дело в результатах конкурса?

С ума сойти, а ведь еще сутки назад я бы ответила «да». Оценка судей меня все еще огорчает, но они все-таки не мама и не собираются оставить меня одну на целых несколько месяцев.