Хогбены и все-все-все - [117]

Толмен неловко ухмыльнулся.

— Разве мне такое рисуется?

— Пари держу. Но… — Тембр голоса изменился. — Я не сверхсущество. В душе я человек человеком, и не думай, что я не тоскую порой о былых денёчках. Бывало, лежишь на пляже и впитываешь солнце всей кожей — вот таких мелочей не хватает. Танцуешь под музыку…

— Дорогой, — сказала Линда.

Тон голоса стал прежним.

— Ну, да. Вот такие банальные мелочи и придают жизни прелесть. Но теперь у меня есть суррогаты — параллельные факторы. Реакции, которые совершенно невозможно описать, потому что… скажем… электронные импульсы вместо привычных нервных. У меня есть органы чувств, но только благодаря механическим устройствам. Когда импульсы поступают ко мне в мозг, они автоматически преобразуются в знакомые символы. Или… — Он заколебался. — Пожалуй, на первый раз достаточно’.

Линда вложила в питательную камеру кусочек балыка.

— Иллюзия величия, а?

— Иллюзия изменения… только это не иллюзия, детка. Понимаешь, Вэн, когда я превратился в транспланта, у меня не было эталонов для сравнения, кроме ранее известных. А они годились лишь для человеческого тела. Позднее, принимая импульс от землечерпалки, я чувствовал себя так, словно выжимаю акселератор в автомобиле. Теперь старые символы меркнут. У меня теперь ощущения… более непосредственные, и уже не надо преобразовывать импульсы в привычные образы.

— Так должно получаться быстрее.

— И получается. Если я принимаю сигнал “пи”, мне уже не надо вспоминать, чему равно это пи. И не надо решать уравнения. Я сразу чувствую, что они значат.

— Синтез с машиной?

— И всё же я не робот. Все это не влияет на личность, на сущность Барта Квентина. — Наступило недолгое молчание, и Толмен заметил, что Линда бросила на цилиндр проницательный взгляд. Квентин продолжал прежним тоном: — Я страшно люблю решать задачи. Всегда любил. А теперь решение не остаётся на бумаге. Я сам осуществляю всю задачу, от постановки вопроса до претворения в жизнь. Я сам додумываюсь до практического применения и… Вон, я сам себе машина!

— Машина? — откликнулся Толмен.

— Ты не замечал, когда вёл автомобиль или управлял самолётом, как ты сливаешься с машиной? Она становится частью тебя самого. А я захожу ещё дальше. И это приятно. Представь себе, что ты можешь до предела напрячь свои телепатические способности и воплотиться в своего пациента, когда ставишь ему диагноз. Это ведь экстаз.

Толмен смотрел, как Линда наливает сотерн в другую камеру.

— Ты теперь никогда не напиваешься допьяна? — спросил он.

Линда расхохоталась.

— Вином — нет… но Барт иногда пьянеет, да ещё как!

— Каким образом?

— Угадай, — подзадорил Квентин не без самодовольства.

— Спирт растворяется в крови и достигает мозга — эквивалент внутреннего вливания, да?

— Скорее я ввёл бы в кровь яд кобры, — отрезал трансплант. — Мой обмен веществ слишком утончён, слишком совершенен, чтобы нарушать его посторонними соединениями. Нет, я прибегаю к электрическим стимуляторам: от индуцированного высокочастотного тока становлюсь пьян как сапожник.

Толмен вытаращил глаза.

— Да. Табак и спиртное — раздражители, Вэн. Мысли — тоже, если на то пошло! Когда я испытываю физическую потребность захмелеть, я пользуюсь особым устройством — оно стимулирует раздражение — и извлекаю из него большее опьянение, чем ты из кварты мескаля.

— Он цитирует Гаусмана, — сказала Линда. — И подражает голосам животных. Барт так владеет голосом — просто чудо. — Она встала. — Вы уж извините, у меня есть кое-какие дела на кухне. Автоматика автоматикой, но должен ведь кто-то нажимать на кнопки.

— Помочь тебе? — вызвался Толмен.

— Спасибо, не надо. Посиди с Бартом. Пристегнуть тебе руки, дорогой?

— Не стоит, — отказался Квентин. — Вэн мне подольёт. Поторапливайся, Линда: Саммерс говорит, что мне скоро пора возвращаться на работу.

— Корабль готов?

— Почти.

— Никак не привыкну к тому, что ты управляешь космолётом в одиночку. Особенно таким, как этот.

— Возможно, сметан он на живую нитку, но на Каллисто попадёт.

— Что ж… будет хоть какая-то команда?

— Будет, — подтвердил Квентин, — но она не нужна. Это страховые компании потребовали, чтоб была аварийная команда. Саммерс хорошо поработал — переоборудовал корабль за шесть недель.

— С такими-то материалами — сплошь жевательная резинка да скрепки для бумаг, — заметила Линда. — Надеюсь, он не развалится.

Она вышла под тихий смех Квентина. Помолчали. Толмен остро, как никогда, ощутил, что его товарищ, мягко говоря, изменился. Дело в том, что он чувствовал на себе пристальный взгляд Квентина, а ведь… Квентина-то не было.

— Коньяку, Вэн, — попросил голос. — Плесни мне в этот ящичек.

Толмен было повиновался, но Квентин его остановил:

— Не из бутылки. Прошли тс времена, когда у меня во рту ром смешивался с водичкой. Через ингалятор. Вот он. Давай. Выпей сам и скажи, какое у тебя впечатление.

— О чём?..

— Разве не понимаешь?

Толмен подошёл к окну и стал смотреть на отражения огней, переливающееся на соборе св. Лоуренса.

— Семь лет, Квент. Трудно привыкнуть к тебе в таком… виде.

— Я ничего не утратил.

— Даже Линду, — сказал Толмен. — Тебе повезло.

— Она не бросила меня, — ровным голосом ответил Квентин. — Пять лет назад меня искалечило в аварии. Я занимался экспериментальной ядерной физикой, и приходилось идти на известный риск. Взрывом меня искромсало, разнесло в клочья. Не думай, что мы с Линдой не предусмотрели этого заранее. Мы знали о профессиональном риске.