Ходынка - [75]

Тот не стал терять времени даром. Переступая с ноги на ногу, как весенний кот, Дулин подобрался к вешалке, стоявшей недалеко от входа. С нее он снял балахон, оказавшийся платьем сестры милосердия, и поразительно ловко натянул его на себя. Затем он повязал голову белым платком с красным крестиком, посмотрелся в зеркало, подтянул краешки платка и на цыпочках, все так же ступая раскорякой, вышел из палаты. Однако тут же Дулин вернулся, положил одеяло на кровать, что-то с ним сделал и лишь после этого скрылся опять.

 "Не бред ли это?" - подумала Ольга. - "А может, сплю?"

В палату вбежал больничный казачок - юный и уже разжиревший от легкого хлеба. Распахнув дверь, он свистящим шепотом прокричал:

- Господин доктор, опять их величество вдовствующая императрица...

Оглядевшись, казачок выскочил в коридор, где от его топота задрожали стекла. На мгновение стало тихо, но вот дверь открылась снова и в палату вошел Смирнов. Да, это был он.

Не теряя времени даром, он по-хозяйски подошел к кровати, покинутой Дулиным, схватил край одеяла, рванул его на себя и прокричал:

- Ваше время вышло, господин... О, черт!

Смирнов выпустил одеяло, рухнул на колени и заглянул под кровать Дулина, затем под остальные кровати. Вот он вскочил, пробежался по палате, даже не взглянув на Ольгу, и, что-то рыча на ходу, скрылся за дверями.

Опять стало тихо.

Ольга приподнялась и увидела свою одежду на табуретке рядом с кроватью. Терять время больше было нельзя. Она вскочила, в два счета оделась, сунула ноги в башмаки и бросилась к выходу. Тут в коридоре послышались голоса. Выбирать не приходилось - Ольга помчалась к своей кровати, прыгнула, в чем была, под одеяло и закрыла глаза. Палата наполнилась голосами. Как показалось Ольге, вошедшие направились прямо к ней. И она не ошиблась. Открыв глаза, Ольга увидела над собой морщинистое замшевое лицо.

- Как вы себя чувствуете, дитя мое? - произнесла старушка.

- Благодарствуйте... - прошептала Ольга, насколько позволял душивший ее край одеяла. - Прекрасно.

Старушка покачала головой и спросила:

- Не хотите ли чаю?

- Благодарствуйте, мы не пьем-с - ответила Ольга, ужасаясь и удивляясь непонятно откуда взявшемуся умению лгать, притворяться и делать это мастерски, как актриска на сцене.

- Прощайте же, дитя мое - произнесла старушка.

Она порылась в ридикюле, достала оттуда радужную сторублевую ассигнацию и положила ее на тумбочку рядом с головой Ольги:

- Это вам на поправку здоровья. Храни вас Бог.

Старушка перекрестила Ольгу и направилась к выходу. Следом за ней, бренча орденами и саблями, двинулась толпа сутулых седых генералов.

Опять стало тихо.

Ольга вскочила с постели, схватила радужную и пробралась к выходу. В коридоре было пусто. Спустя минуту Ольга уже мчалась по улице.

Еще через час Ольга на извозчике подъехала к вокзалу, с которого поезда уходили в Крым. Стоя на дощатом перроне, Ольга при помощи оторванного подворотничка отряхнула пыль с башмаков. Затем она вошла в вагон третьего класса и села у окна.

Через два прохода полупустого вагона сидел молодой господин. Когда поезд набрал скорость, он достал кусок фанеры, положил на него лист бумаги и принялся рисовать Ольгу, а Ольга принялась делать вид, будто смотрит не на него.

Впрочем, скоро Ольга забыла о художнике. Ольга смотрела в окно и не могла насмотреться на придорожные березы и ели, кружившиеся за окном, как на балу, и она поражалась тому, что видела - так, будто видела это впервые в жизни.

ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА

Подлинная причина катастрофы на Ходынском поле не известна и сегодня, если она вообще может стать известна в принципе. Нет даже более или менее полной, последовательной и достоверной картины этого события, оказавшего огромное влияние на российскую историю, и, в частности, на судьбу Николая II. Существующие же картины продолжают наполняться домыслами. Вот один из них: во время давки на Ходынке люди проваливались в заброшенные, прикрытые лишь досками и дёрном колодцы и там погибали.

19 мая 1896, на следующий день после катастрофы, судебный следователь Московского окружного суда по особо важным делам П. Ф. Кейзер приступил к допросам свидетелей и участников давки. Вопрос о колодцах он задавал каждому, кто был непосредственно на поле, и во всех без исключения случаях оказывалось, что людей, упавших в колодцы, своими глазами не видел никто, при том, что слышали и говорили об этом многие. Некоторые колодцы тогда же обследовали, вплоть до раскопок дна, но ничего при этом не нашли. Павел Федорович как будто чувствовал, что виновники трагедии отделаются всего лишь "судом истории" (так оно и случилось), и сам делал порученное ему дело на совесть: устанавливал истину и уже тем самым попутно разделывался с мифами, которые впоследствии могли бы повлиять на мнение суда.

До суда, однако, дело не дошло. По мнению современников и историков, главной причиной тому стала причастность к катастрофе московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича - дяди Николая II. В чем именно состояла виновность великого князя, можно только предполагать. Судя по имеющимся данным, прямой вины, которая состояла бы, например, в отдаче конкретного приказа, или в конкретном запрете великого князя принять необходимые меры безопасности, на Сергее Александровиче все же нет. В указе молодого царя по поводу Ходынской катастрофы конкретные виновники вообще названы не были: дело ограничилось лишь общими порицаниями московских властей. Самым высокопоставленным чиновником, пострадавшим в результате Ходынки, стал исполняющий дела московского обер-полицмейстера полковник А. А. Власовский. Он был уволен со службы и получил пенсию в три тысячи рублей ежегодно.