Ходынка - [46]

Перед поручиком и ротой, шагавшей за его спиной, светился украшенный огненной живописью город. Именно такой Соколов и представлял Москву, охваченную пожаром двенадцатого года. В центре этого гигантского костра возвышалась колокольня Ивана Великого, обведенная по контуру, как и кремлевские стены с башнями, цепочкой светящихся шкаликов и кубасиков.

Сейчас колокольня казалась маяком - еще и потому, что на ее вершине был установлен прожектор, "электрическое солнце", как упрямо называли его нижние чины. Этим прожектором уже не первую ночь развлекали гуляк, направляя его луч то на толпу, неизменно начинавшую от этого визжать и смеяться, то на небо - так, что становились видны облака и стаи встревоженных птиц. Сейчас же луч светил прямо в глаза Соколову. Оставалось только поражаться мощи этого света, способного ослепить и на расстоянии в несколько верст. Даже когда поручик делал из ладони козырек, он все равно ничего не видел, хотя сейчас и был май с его светлыми ночами.

Тепло за спиной поручика сменилось прохладой. Соколов обернулся и увидел, что строй солдат, которые тоже прикрывали глаза ладонями, сворачивает налево.

- Вашблагороть! - донесся до Соколова голос унтер-офицера Петровского. - Вот тут поворачивать надо.

- Я и не заметил - пробормотал Соколов, ускоренным шагом догоняя роту.

- А-а-а... И я тож само. Эт Ерохин народ услыхал, сейчас, говорит, свернуть пора. И точно: развилка.

- Народ услыхал? - поразился Соколов.

- Так точно, вашблагороть...

Унтер повернулся к роте и скомандовал:

- На месте... Стой, два-три. А ну, ни звука!

Рота замерла. Наступившую тишину тут же нарушило чье-то вымученное сопение, затем раздался приглушенный и какой-то нерусский вскрик - верно, кого-то из двух молодых вотяков пнули в живот. Но вот тишина стала полной.

- Чуете, вашблагороть? - просипел над ухом Соколова Петровский. - Будто лес шумит...

И тут до Соколова донесся явственный шум какой-то стихии - неизвестной и неспокойной. Этот шум больше был похож на рокот прибоя, но раздавался он гораздо ровнее, и этим действительно походил на шелест листопада в осеннем лесу.

- Тама - бросил унтер руку на юго-восток. - Ерохина не проведешь, охотником был.

Теперь и поручик Соколов, повернувшись к Москве спиной, разглядел дорогу как следует и тут же признал эту развилку. Со стороны Ходынского лагеря их догонял батальон гренадер Московского полка - его и роту Соколова разделяло не меньше версты.

- Оставь тут кого-нибудь, чтобы им дорогу показал - распорядился Соколов, обгоняя колонну. - Рота, вперед шагом марш...

- Шагом марш! - прокричал унтер-офицер Петровский. - Не отставай у меня!

Теперь Москва замерцала справа. К счастью, луч прожектора оставался на месте, и раздражал только правый глаз. Зажмурь его - и сразу станет темно. Дорогу, однако, по-прежнему не было видно. Соколов представил себе Христа, бредущего по воде. Воображение Соколова усилила и ночная свежесть - принять встречный ветерок за ночной бриз становилось легче легкого. Жаль, однако, что перед выходом из лагеря он не успел поменять сапоги и даже портянки. Соколов как раз вернулся из города, из дома одной вдовушки, которая уже давно шалела от трехмесячного вдовства, а пуще того - от долгих лет мужниного бессилья. Ее, блаженно улыбавшуюся в неуместно просторной кровати, Соколов покинул, едва держась на ногах, хотя и с весельем в сердце. В лагерь он шел напрямую через поле, которое уже несколько дней поливали дожди, шел, сапогами сбивая с травы росу, и теперь волглые сапоги мучили ногу. Ну, а по пустыне как же Христос ходил? Босиком, верно... бедный!

Впереди послышался конский топот, забелела рубаха всадника и перед Соколовым осадил лошадь казак. Рядом с ним остановилась другая лошадь, повод которой казак держал в правой руке.

- Здравия желаю, ваше благородие! - прокричал он. - Казак Астахов третьей сотни Первого Донского полка. Господина поручика Соколова ищу. Не вы ли?

- Я. В чем дело? Рота, стой!

Казак спрыгнул с лошади, взял оба повода в левую руку и отдал честь:

- Их благородие капитан Львович велели ваше благородие сыскать, чтобы шли шибче, а то напирают сильно. На всякий случай велел для вас лошадь доставить.

- Рота, шагом марш! - крикнул Соколов. - Шире шаг!

- Напирают, говоришь? - обратился он к казаку.

- Точно так, вашблагороть. Народу пропасть собралась, я думал, его вовсе столь на свете не бывает. Господа офицеры солдат перед буфетами выставили, чтоб раньше сроку не пограбили. Да там на одного часового так сажен по сто приходится. Где уж тут углядеть!

- И что, случаи прорыва были?

- Были, вашблагороть, как не быть!

* * *

Спустя еще полчаса рота Соколова подошла к ограде гулянья, и отсюда его солдат начали расставлять между часовыми из караула.

Опасность всегда поднимала настроение поручика Соколова, он даже мог безошибочно судить о её степени именно по приливу веселья.

И опасность эта сейчас была велика как никогда.

Вместе с подпоручиком Беляковым Соколов шел по коридору, образованному линией буфетов и толпой, стоявшей шагах в двадцати от нее, и говорил:

- Идем как на параде. Хоть раскланивайся с ними. Чтобы гнилью не забросали по праву публики. Верно, подпоручик?