Хочу женщину в Ницце - [177]

Юлия Домна попыталась что-то возразить Антонину, но он в запале пренебрег желанием матери и не позволил ей перебить себя. Отойдя от кресла, где сидела Юлия Августа, на почтительное расстояние, он продолжал:

– Помнишь, как отцу захотелось называться сыном Марка Аврелия, а не именем своего родного отца Септимий Гета? Папиниан взялся за это дело и убедил сенаторов, что сын Марка Аврелия Коммод, чей смердящий труп плавал в водах Тибра много дней, достоин был быть причисленным к сонму Богов! Сенат реабилитировал этого самого гнусного из императоров Рима. А как же по-другому? Не может же эта тварь называться в анналах братом отца без реабилитации.

Юлия Домна была не согласна с сыном и наконец сумела прервать его.

– Послушай, дорогой мой, это политика. Твой отец был великим стратегом. Да, выступая в сенате он трепал имена Юлия Цезаря и Помпея, упрекая их в неоправданном проявлении милосердия к врагам Отчизны, но как гражданин, твой отец, едва вступив на землю Египта, сразу отправился в Пелузий, чтобы принести жертвенные дары теням великого Помпея. Прошло 250 лет, а он помнил и чтил его. Какой жест уважения к истории! Кассий Дион как-то сказал мне о твоем отце, сумев втиснуть суть в одну фразу: «Немного слов – много помыслов». И он был прав.

Глаза у Юлии Домны снова загорелись, и лицо приняло прежнее очаровательное выражение.

На лице Каракаллы появилась улыбка:

– Ты еще вспомни имя благороднейшего Пертинакса. Да, он был умница, добрейший человек, достойный император, и отец благородно мстил за своего невинно убиенного предшественника. Он по совету Папиниана тогда убедил сенаторов организовать вторичное символическое погребение императора Пертинакса, что казалось делом почти невозможным. Отцу нужно было доказать, что он, новый, законно избранный правитель империи, сын Марка, законно избран, и чтит традиции. Золотую статую Пертинакса повсюду возили вслед за отцом, а он присоединил ко всем своим именам и титулам еще и имя Пертинакса и повелел называть себя так во всех клятвах и молитвах. Это все делал Папиниан, потому что так было нужно отцу. Он чувствовал, что божественный промысел призывал его к власти. Теперь пришло мое время. Я обратился к Папиниану с мольбами помочь мне удержаться у власти, иначе сенаторы и члены государственного совета вспомнят про то, что до сих пор живы ближайшие родственники и Коммода, и Пертинакса. Они тоже могут достойно носить имя божественных Антонинов. В таком случае меня, если не убьют сразу, то отправят далеко на острова, вы с сестрой тоже потеряете уважение народа. Ты можешь допустить хотя бы мысль об этом? А когда вас лишат всех почестей и привилегий и объявят частными лицами, отобрав дворцы и оставив без охраны, вы все взвоете. Так что же мне ответил на мои мольбы твой добрейший и порядочнейший юрист?

Юлия Августа бросила на сына вопросительный взгляд.

– Он повернулся ко мне спиной и сказал: «Убийство легко совершить, но нелегко его оправдать». Он сделал свой обдуманный выбор, за что и поплатился головой. Ты говорила, что политик должен быть решительным. Я не стал убивать сына Пертинакса и племянника Коммода, я просто предложил им покончить с собой. Это жестоко?

Когда Каракалла говорил, он, не отрываясь, смотрел на мать и видел, как эмоции меняли выражение ее лица. Глаза Юлии Домны говорили, что в глубине души она с ним согласна. Антонин продолжал убеждать ее логикой кровавого диктатора.

– Ты права, я бываю крайне жестоким. Да, это я приказал умертвить сына Папиниана за то, что на прошлых ристаниях в Циркусе он так учтиво и рьяно выказывал свое уважение Гете, что друзья брата стали надо мной насмехаться. Я, как и отец мой, такого не забываю. Также убили любимца брата, писателя и болтуна Саммоника Серену. Да, его закололи в его же доме, в его любимой огромной библиотеке, сидящим за письменным столом. Очень символично! Не будет распространять среди римских граждан памфлеты на меня.

Августа вновь, но на этот раз зло, посмотрела на пасынка. Каракалла не обратил никакого внимания на ее колючий взгляд, и бесстрастно продолжил:

– Мне сейчас очень помогают твои, мама, любимцы – Юлий Павел и Ульпиан. Они, в отличие от тебя, меня сразу поняли. Сейчас не покладая рук они трудятся над моими новыми распоряжениями и указами. Заметь, я не тронул ни одного, повторяю еще раз, ни одного человека из твоего ближайшего окружения. Живы-здоровы все эти писатели и софисты – и Филострат, и Кассий Дион, всех и не припомню. Знаешь, я не питал, как Гета, к ним большого уважения и не приветствовал ваших философских сборищ. Уверен, среди них нет моих сторонников, но нет и заклятых врагов. Что ж, пусть живут на радость тебе и твоей сестре. Мне жаль брата. У тебя, мама, был шанс разделить империю на части. Но тогда, год назад, у тебя не хватило на это духу. Я тебя за это не виню, но ценой твоей нерешительности стала жизнь брата. Если бы не он, то жертвой оказался бы я. Казалось бы, какая разница? А разница большая, по крайней, мере, для тебя, мама.

Лицо Августы выразило заметное удивление.

– Гета хотел управлять империей со своими многочисленными друзьями, но единолично, – пояснил Каракалла. – Я же воин, мне жить в этом городе скучно. Палатка, запах костра в альпийских горах, простая еда, жесткая дисциплина во всем – в этом вся моя жизнь. Когда-то отец мечтал о военных лаврах Траяна. Он их снискал в Месопотамии, захватив несметные богатства парфян, покорив обе ее столицы – и Ктесифон, и Селевкию. Я же мечтаю о лаврах Александра Великого, македонского царя. В то время, как брат внешне был похож на отца, я, как говорят мои единомышленники, вылитый Александр Македонский, даже ростом невысок, как он. Ты же мама, мечтала заниматься политикой, а не только философией. Ты хотела подготовить и провести через сенат новый эдикт о гражданских правах в империи. Я не возражаю, бери на себя это бремя. Будешь руководить всей моей перепиской с провинциями и возглавишь канцелярию с правом собственноручного ответа. Ты станешь величайшей из всех матрон, впишешь свое имя в анналы на века, прославив этим весь наш род Северов. Я знаю, ты хотела этого, ты мечтала об этом. Я отдаю тебе это, получай, а проливать слезы, предаваясь воспоминаниям, дело пустое. Отец говорил: «Обогащайте солдат, а об остальном можете не думать». Будь уверена, я выполняю его заветы. Вчера своим указом я поднял жалование легионерам до 750 динариев в год, а оплату гвардейцам увеличил до 2050.